Книга: Татьяна Бенедиктова "Разговор по-американски"
Итак, культурная элита старых колоний — Новой Англии, Нью-Йорка, Филадельфии, Виргинии — видела свое социальное призвание в распространении традиционной культурной нормы (в том числе и «разговорной») на американском пространстве. Особой уверенности в успехе не питали даже оптимисты: слишком велики были численное превосходство и напор «всесильного большинства» (А. де Токвиль), слишком весом был экономический капитал сравнительно с «невесомостью» капитала культурного, слишком вездесущи и влиятельны — рыночные практики на фоне относительной слабости «альтернативных» традиций.
Самоутверждение «среднего класса» в культуре США происходило агрессивно и бескомплексно, поскольку было возведено в ранг национальной идеологии и предмет патриотической гордыни. В ситуации, когда «господин Журден», выскочка-парвеню, воспринимался не как исключение, а как правило36, когда таких было много и даже большинство, разве не получал он право, освободившись от комплексов по поводу невольно нарушаемых правил37, «переопределить» сами правила, отправляясь от собственных предпочтений и установок? Так оно в чем-то и получилось. «Непричесанная» демократическая стихия являла собой угрозу традиционной культуре, но она же несла в себе потенциал культурного обновления — тот творческий вызов, отвечая на который искусство слова в Америке обретало и обрело со временем оригинальный голос.
36 «В глазах американцев "средний класс" ассоциировался не с положением в государственном устройстве, а с абсолютным состоянием
„ума. Он означал: не "буржуа", а "стремящийся", не "полуневежа", а "самоучка", не "противник аристократов", а "свободный от пут традиции", не "оторванный от корней", а "искренний", не "личность неопределенных занятий", а личность "мобильная" и "гибкая"... Показательно, что европейское слово "parvenu" так и не прижилось в этой стране» (Bercovitch S. The Rites of Assent. Transformation in the Symbolic Construction of America. N.Y.; London: Routledge, 1993. P. 48).
37 Для новичка-чужака приятная светская беседа напоминала плавание вслепую среди подводных камней: встреча разных миров, непроницаемых друг для друга сфер компетенции создавала ситуацию мучительной неуверенности. Подозревать ли в высказывании собеседника, с виду нейтральном, оскорбление? язвительный укол? шутку? И что именно мною «сказалось» — не то, быть может, что я хотел сказать? Характерны названия соответствующих глав в книгах по этикету, которые расходились в США громадными тиражами: «Разговор в обществе — как избежать его опасностей» или «Беседа: как обнаруживает себя вульгарная утонченность» (Howe's F.M. Social Customs. Boston, 1887. Ch.22; Vogue's Book of Etiquette. N.Y., 1925. Ch. 8). Эти формулировки — особенно оксюморон «вульгарная утонченность» — явно адресованы людям, исполненным отчаянной тревожности, понимающим, что их усилия продемонстрировать «стиль» могут предательски разоблачить непреодоленную вульгарность; какой социальный выскочка от этого застрахован?
По воспоминаниям современников, иные могущественные титаны американского бизнеса в ситуациях светского общения выглядели до жалкости беспомощно и приобретали репутацию молчальников, поскольку оживлялись лишь тогда, когда речь заходила непосредственно о деле. Сидя в гостях, Уильям Рокфеллер допускал в беседе паузы по четверти часа, а однажды в конце вечера признался в особом расположении и благодарности к хозяину за то, что с ним не было нужды поддерживать разговор.
«Новые обстоятельства требуют новых слов»38, — в американских условиях это заявление Томаса Джефферсона воспринималось как аксиома. Оно не теряло силы и в обратном виде: новые слова призывали в жизнь новые обстоятельства, помогали им «материализоваться». Вновь изобретаемые применительно к условиям виды общения и фактура речи оказывали воздействие на культурную среду, взращивая в ней новый, оригинальный эстетический пласт.
Слова в «новых обстоятельствах»
Применительно к ранней культурной истории США точнее говорить не об отсутствии традиции (об этом, впрочем, по большей части и говорили, и горевали американские литераторы от Купера до Генри Джеймса), а об усилиях самоопределиться в противопоставлении ей, «на свободе» от нее. Воспроизвести прежнюю укорененность на новом месте не представлялось возможным, да и не за этим устремлялись люди в Америку. Понимание этого ясно выражено в цитируемых американским историком словах безымянного иммигранта, избравшего (во второй половине XIX в.) Соединенные Штаты своим новым отечеством: «Иностранец, приезжающий сюда из Европы, привозит с собой глубокую и прочную традицию, систему культурных навыков, вкусов и привычек, взгляд на жизнь, не менее древний, чем его прежняя нация... И все это, то есть сама душа истории, принадлежащая Старому Свету, вступает в противоречие с Америкой, лишь только он высадится на ее берегах»39.
В отсутствие органической традиционной общины, к которой в европейской практике апеллировала националистическая риторика, «душа истории» в условиях Нового Света оказалась «беспочвенной». Здесь были фермеры, но не было крестьян в европейском смысле слова, живших на земле оседло, из поколения в поколение. Разрыв с прошлым оправдывался и воспринимался как необходимый людьми, у которых за плечами был личный или наследственный (семейный) опыт миграции. Даже и по сей день расставание с домом для молодого американца куда более естественно, чем для его европейского ровесника.
38 Цит. по: Mencken H.L. The American Language. N.Y.: Alfred A. Knopf, 1921. P. 11.
39 Kammen M. Mystic Chords of Memory. The Transformation of Tradition in American Culture. NY: Alfred A. Knopf, 1991. P. 230.
Становление самосознания американской нации тесно сопряжено с мифологизацией благого разрыва и нового нача-;; ла, а также с идеей освоения «ничейного», культурно ней-'; трального географического пространства. Это освоение было беспрецедентно в своей стремительности: развитие экономического обмена и рыночных коммуникаций (сети каналов, затем железных дорог и иных средств связи) в период с 1815 по 1860 г. нередко описывается исследователями как «транспортная революция»*®. Как таковая она явилась столько же ответом на культурный запрос, сколько средством его формирования. Воображение ранних европейских наблюдателей поражали физические масштабы Нового Света, но еще больше — подвижность его населения. Потоки людей, исполненных энергии и надежд (не менее часто обманутых надежд), устремлялись с Востока на Запад и с Запада на Восток. Типичным и привычным контекстом их общения становились движущаяся «граница», дорога (почтовая станция, экипаж, пароход, железнодорожный вагон) и город как узел коммуникаций41. Украшением даже самого небольшого городка в Соединенных Штатах становился «.щель», (новое слово, вошедшее в быт в период Революции), который, по Д. Бурстину, служил <<микгг >jJOjKocjljojiMmgM,eBH,KaticKo|J..жизни», «классическим местом для формирования новой и зыбкой американской действительности, стирающей грани прежних различий». Иностранцев удивляло количество «отелей» (этих «домов в дали от дома», или, иначе говоря, «общественных дворцов»), их размеры и удобства, а также значительное число людей, проживавших в них не временно, а постоянно. «В Чикаго, например, в 1844 году примерно каждый шестой житель города, зарегистрированный в городском справочнике, жил в отеле и примерно каждый четвертый —- в меблированных комнатах либо в доме нанимателя»42. Не менее поразительной казалась атмосфера отелей, где все общались со всеми: имущественные и социальные различия если не отменялись, то вполне бес-
40 Taylor G.R. The Transportation Revolution, 1815—1860. N.Y.: Holt, Rinehart and Winston, 1951.
41 В период с 1820 по 1860 г. рост городов был самым быстрым в американской истории, за это время доля.населения США, проживающего в городах, выросла на 797%, в то время как общее количество населения — на 226% (Haltunen К. Confidence Men and Painted Women: A Study of Middle-class Culture in America, 1830—1870. New Haven: Yale University Press, 1982. P. 35).
42 БурстинД. Американцы: Национальный опыт. М.: Прогресс, 1993. С. 188, 191, 190.
церемонно «забирались в скобки». Уже в 1830-х годах гости-_ная„отеля устойчиво опознается как своего рода .агора —место встречи продавцов и покупателей, работодателей и искателей работы по найму. Начиная с 1840-х большие отели, как правило, строятся вблизи железнодорожных вокзалов, а пул-мановские поезда — со спальными вагонами, вагонами-ресто-~ ранами и вагонами-гостиными (parlor cars) — превращаются в отели на колесах.
Во всех этих ситуациях приватное и публичное пространства демонстративным образом смешивались и проникали друг в друга. «Американцы вошли в новую сферу бытия, — пишет по этому поводу тот же Д. Бурстин, — не имевшую четко очерченных рамок, дружелюбный коммунальный мир, который, строго говоря, не был ни публичным, ни приватным»43.
В романе У.Д. Хоуэллса «Возвышение Сайласа Лэфема» образцовая ситуация «общения по-американски» представлена в сцене, где главные герои беседуют «на ходу» (на пароме), окруженные толпой таких же, как они, путешественников. При этом старший из собеседников замечает, что, даже пользуясь паромом ежедневно, он редко опознает в толпе знакомое лицо и не устает удивляться тому, как трудно, почти невозможно по внешнему облику угадать внутреннее содержание личности. Из этого наблюдения делается не ожидаемый пессимистический вывод о взаимной отчужденности людей, вынужденных участников «социального маскарада», а заключение оптимистического и даже отчасти назидательного свойства: «...видно, оно и лучше, чтобы мы не знали, что у каждого у нас на уме. А иначе человек сам себе не хозяин. Пока он себе хозяин, из него еще может быть толк. А если его видят насквозь — пусть даже и не видят ничего очень уж плохого, — тогда это человек конченый»44. Разрозненно движущиеся автономные человеческие «атомы» ревниво оберегают каждый свое неотчуждаемое право на самоопределение и в то же время стремятся к контакту. Соприкасаясь, как правило, однократно, без прошлого и будущего, они образуют всякий раз временную «констелляцию», которая сама по себе пребывает в движении. Спрашивается: как, на каких условиях, в каком режиме возможен между ними — и возможен ли вообще— «щстоящий разговор»?
43 Бурстин Д. Указ. соч. С. 188.
44 Хоуэллс У.Д. Возвышение Сайласа Лэфема. Гость из Альтурии. Романы. Эссе. М.: Худож. лит., 1990. С. 92.
По определению, он не может быть ничем иным, кроме как разговором незнакомцев: «Hallo, stranger!» — это настороженно-фамильярное приветствие почти неизменно встречается в историях и анекдотах «про Америку». Сама возможность общения в этом случае предполагала эгалитарную основу: я тебя не знаю, но и ты меня не знаешь, что ставит нас в равное положение. Усредненный и вместе неформальный, подчеркнуто нейтральный стиль общения, изобретенный для подобных оказий, отождествлялся с демократической манерой, которая получила широкое распространение во всех сферах жизни. Политик, оратор, обращаясь к аудитории, независимо от уровня собственной образованности прибегал к просторечию и жестикуляции в стиле «рубахи-парня». Привычный стилистический бриколаж (обобщает современный критик) «делал раздражающе трудным деление на избранных и не являющихся таковыми и совершенно невозможным — выделение "истинных джентльменов" среди прочих людей»45. Со своей стороны, «джентльмен» мог запросто услышать в свой адрес на улице или в общественном месте не «сэр» или «мистер», а «приятель», «друг» или опять-таки «незнакомец». Отсутствие титулов и готовность обращаться по имени уничтожали ощущение дистанции, создавали — особенно у путешествующих гостей из Европы — впечатление «назойливости» и «развязности» в общении: слыхано ли, чтобы слуги обедали за одним столом с господами, а возничий заговаривал запросто с пассажирами экипажа?
«Первый встречный, если ты, проходя, захочешь заговорить со мною, почему бы тебе не заговорить со мною? // Почему бы и мне не заговорить с тобой?» — в этих двух строчках Уолта Уитмена сформулирована социальная установка, которая в традиционном обществе казалась шокирующей, а американским поэтом утверждается как норма. Как всякая идеальная норма, она не была, разумеется, отражением господствующей практики, а лишь обозначала некий вектор, в ней присутствовавший. А именно тот факт, что «завязка» общения могла легко происходить в отсутствие стабильного, общего, связующего контекста, а само оно протекало «на голом месте», без опоры, глубины и перспективы. Это налагало на общающихся специфические ограничения, но и открывало перед ними неожиданные перспективы. Прошлое при контакте с незнакомцем переставало ощущаться как не-
45 Cmiel К. Democratic Eloquence. The Fight Over Popular Speech in 19 Century America. Berkeley: University of California Press, 1990. P. 15.
преложное, вещественно-весомое: прежний опыт в новой ситуации мог оказаться бесполезен, а то и опасен, — он требовал к себе поэтому не столько почтительного, сколько критического и творческого, индивидуально-избирательного отношения. Прошлое можно было перепридумать и перетолковать в интересах настоящего, которое тем острее воспринималось как импровизация, .приключение, игр Игра— на то и игра, чтобы отрицать «всамделишность». В книге «Английские черты» (1856), рассуждая об «искренности» как национальной черте англичан (national veracity)46, P.У. Эмерсон подразумеваемо противопоставлял их не столь «искренним» соотечественникам. Источником контраста явилось, надо думать, не реальное преобладание двуличия среди «американских Адамов», но то обстоятельство, что самоопределение личности американца осуществлялось в обществе, неизмеримо более пестром, подвижном, «бескорневом», где искренность — субъективное ощущение самотождественности, цельности Я — оказывалась заведомо проблематичной. На этом нам и предстоит в дальнейшем сосредоточиться.
Американская нация как сообщество «составлялась» из вновь приезжих, как правило, рдиночек47, озабоченных бу-; дущим больше, чем прошлым^ и утверждавших себя через экономическую самодеятельность. Рынок расщеплял традиционные связи и подрывал авторитеты, последовательно культивируя личную инициативу, динамичность и состязательность взаимодействий. Он оставлял каждого наедине с собой, но и связывал всех системой обмена, вырабатывая таким образом новые способы коммуникации и организации культурного порядка. Актуально принятые и влиятельные в американском социуме правила-рамки — это правила экономического (по преимуществу контрактного, договорного) взаимодействия и рамки торговой игры, самой масштабной, самой массовой и, кажется, единственно почитаемой всерьез. Именно ее прежде всего имел в виду А. де Токвиль, когда писал: «Из-за царящего в Соединенных Штатах всеобщего движения, из-за частых превратностей судьбы и неожиданных перемещений
126.
Emerson R.W. English Traits. N.Y.: АМС Press, 1903. Ch. VII. P. 116—
47 Отъезд в Америку был в большинстве случаев шагом, предпринимавшимся индивидуально, на свой страх и риск; случаи коллективной иммиграции бывали сравнительно нечасто, и даже в этих случаях групповая лояльность, узы традиции или «крови» редко выдерживали испытание временем.
Введение. Разговор в контексте культуры
29
общественного и частного богатства человек пребывает в дшоржо:Ж0Ж^оМу^ении, благодаря которому он всегда готов к любым действиям и которое возвышает его над остальным человечеством. Для американца жизнь — это партия в игре...»48
За завидную свободу игровой «самодеятельности» приходилось платить — и недешево. «Те, кто разрывает узы крови и исповедует верность лишь на основе добровольного выбора, должны принять нестабильность как жизненный факт» — так современный кул!угу"ролог (автор работы о метаморфозах идеи братства в Америке) формулирует устойчиво-актуальную для своей культуры психологическую дилемму49. Эмоциональная и психологическая незащищенность человека, не поддержанного родственно-соседским кругом и традицией, пребывающего в одиноко-неопределенном состоянии, как отдельно взятое звено рассыпавшейся цепи50, способствовала генерированию энергии, но она же порождала и гнетущую тревожность. Помимо любопытства, готовности к эксперименту, всегдашней настороженности, расчетливости, бравады и лицедейства, амхр.ик,анская модель поведения включала в свой состав и острую ностальгию по недоступной интимности общения, и страх перед ней. Воспитание и цивилизация в Америке, сетует по этому поводу герой романа У.Д. Хоуэл-лса, «должны бы устанавливать более тесные отношения между нами и нашими ближними, но они лишь тем дальше нас разводят! Каждый замкнут в непроницаемом одиночестве! Мы понимаем друг друга в какой-то степени, если оказываемся в сходных обстоятельствах, но если они различны, никакие слова не в силах одолеть нашу немоту и взаимное непонимание»51 .
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42