Книга: Татьяна Бенедиктова "Разговор по-американски"
«Критерии литературности» сегодняшнее литературоведение склонно представлять не универсальными, а исторически и культурно изменчивыми. Но отмеченная Грином (и трактуемая им преимущественно в негативном ключе) зависимость литературного дискурса от общекультурного и «медийного» окружения не вызывает сомнений и требует обсуждения. В исходном тезисе мы солидарны с американским критиком: рано и остро осознав себя какдовар на рынке коммуникаций, литературное,письмо в Америке тем глубже и интимнее
189 Токвиль А. де. Демократия в Америке. М.: Прогресс, 1994. С. 351.
190 Green M. Twain and Whitman: The Problem of «American» Literarure.// Re-Appraisals: Some Commonsense Readings in American Literature. N.Y.: Norton and Co., Inc., 1965. Написанная еще в начале 1960-х годов, эта статья в следующие сорок лет на удивление часто цитировалась, как одобрительно, так и полемически.
191 Ibid. P. 124.
_____Часть П. Писатель и читатель в «республике писем» 135
проникается «торговым» типом двусторонности. В той мере, в какой дискурс торга приобретал распространение и влияние в словесности США, становился чем-то вроде «национальной манеры», она развивала в себе характеристики, трудносовместимые с литературностью в традиционном (европейском) понимании. Культура США в целом, расположившаяся едва ли не с самого начала в мощном силовом поле рыночной экономики, естественно разделяющая ее приоритеты (изобретательность, предприимчивость, мобильность), оказывается настолько нетрадиционной по внутреннему устройству и способу функционирования, что, как предполагает современный культуролог Ф. Фишер, не может даже и называться «культурой»192.
Осознавая выгоды и невыгоды своего нового положения, американский писатель не только переживал потери, но также открывал и испытывал новые возможности выражения. Условия становления и природу американского литературного самосознания мы постараемся далее рассмотреть.
192 Fisher Ph. Still the New World. American Literature in a Culture of Creative Destruction. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1999. P. 29.
В качестве «парадигматического» американского текста Ф. Фишер рассматривает эссе Эмерсона .«Круги», в котором, с его точки зрения, выражена «глубинная философия капиталистического предпринимательства и тем самым философия американской культуры в целом» (с. 16). Логика «Кругов» — это логика «творческого разрушения» — инструментального и состязательного использования воображения для переописания мира и тем самым его обновления с безжалостным всякий раз отбрасыванием старого. В эссе Эмерсона эта метафора экспериментально применяется буквально ко всем сферам жизни, но самый ход эксперимента выявляет ее неуниверсальность. Вышеозначенная логика самоочевидно применима к экономике и производству, поскольку они движимы мотором рынка («Подумайте... какая участь постигла фортификационные сооружения из-за пороха, дороги и каналы из-за побежавших по рельсам поездов; и о том, как паровой котел пришел на смену парусам, а электричество вытеснило пар»). Но в отношении культуры и искусства та же логика уже существенно более проблематична (ср.: «Творения греческих скульпторов растаяли, будто созданные изо льда... ибо сотворивший их гений ныне творит по-иному. И хотя несколько дольше длится век греческой литературы, вот уже и она, послушная тому же приговору, неотвратимо скользит в пропасть, куда рождение новой мысли сталкивает все, что отжило свой срок»). Наконец, та же самая логика выглядит уже откровенно сомнительной в применении к морали («Справедливость оборачивается несправедливостью, красота уродством, мудрость глупостью — стоит лишь человеку посмотреть на них с более высокой точки. Один полагает, что справедливость заключена в уплате долга... Но ведь у второго человека свой взгляд на вещи...») {Эмерсон Р.У. Цит. соч. С. 222, 230).
136
Т. Бенедиктова. «Разговор по-американски»
1. Рождение «медиа»— вызов словесности
Выше уже цитировалось знаменательное признание, об-I роненное Франклином в самом начале «Автобиографии»: «Я 1 не помню того времени, когда не умел читать». Говорилось и о том, что отношения отца американской нации с самим собой и с другими опосредованы письменным или печатным словом (во всяком случае, изображаются таковыми). Джон Адаме в 1765 г. выражал гордость тем, что «коренной американец, не умеющий читать и писать, такая же редкость у нас, как якобит или католик, комета или землетрясение»193.
Можно вспомнить для примера и такой ранний американский «бестселлер», как «Письма американского фермера» (1782), где современник Франклина и Адамса, французский эмигрант Кревекер примеряет маску пенсильванского землепашца. Тот, не будучи учен, «без труда» и «совсем недурно для фермера» управляется с пером — путем регулярного сочинения писем обращает эпистолярный вид общения в привычку («...кто каждый день недели напишет по письму, в субботу убедится, что шестое письмо выходит из-под его пера намного легче первого»194), тем самым утверждая свой статус «нового человека», американца.
Незапамятность момента научения письму и органичность его присутствия в повседневном быту самого обыкновенного человека выступают во всех этих случаях как выразительная характеристика культуры в целом — степени ее технологической оснащенности. Письменная — опосредованная внетелесным объектом — коммуникация в Старом Свете веками оставалась достоянием привилегированного узкого круга, — в Америке разрыв между появлением новой технологии как возможности и ее широким внедрением и в этом случае, и в других был гораздо меньше. Самый прыжок европейской цивилизации через Атлантику был обеспечен в немалой степени общеупотребительными навыками письма/чтения, картографии, книгопечатания; оппозицию культуре буквы, по выражению М. Маклюэна, в Соединенных Штатах составляли только индейцы195, но они-то как раз и были вытеснены символически в американскую до-историю. Первые колонисты-пуритане везли через океан Библию как драгоценнейшее зем-
193 Degler C.N. Out of Our Past: The Forces That Shaped Modern America. N.Y.: Harper, 1984 (1959). P. 50.
194 Франклин Б. Цит. соч. С. 537.
195 McLuhan M. Hot and Cold. N.Y.: The Dial Press, Inc., 1967. P. 277.
_____Часть П. Писатель и читатель в «республике писем» 137
ное достояние. Писание и в дальнейшем сопровождало человека в быту как предмет цитирования, толкования, обсуждения применительно к множеству ситуаций, как празднично-церемониальных, так и повседневно-будничных. А с конца XVIII в. близкую функцию выполняли два других текста, составившие для граждан американской республики род светского Писания, — Декларация независимости и Конституция США.
Вездесущность зримого и сравнительно общедоступного слова, оттеняемая относительной слабостью устного предания196 и стремительностью становления «печатного капитализма» (print capitalism), предопределила стихийно «граммоцен-тричный» характер американской культуры. Последний, по-видимому, взаимообусловлен с центральной ролью, которую в ее становлении играли экономический и информационный обмен.
Историки американской культуры фиксируют непосредственную — и двустороннюю — связь между распространением грамотности, усилением текстовых потоков и развитием общенационального рынка (и то, и другое, и третье становится особенно заметно с конца XVIII в.197, образуя крутую спираль роста). «Коммерция содействовала росту грамотности, а грамотность — росту коммерции. Поддерживали друг друга и посредующие между ними институты. Рынок способствовал распространению образования, что повышало уровень грамотности, в связи с чем рос спрос на печатную продукцию, а широкая доступность последней, в свою очередь, содействовала повышению уровня грамотности и распространению образования»198. Традиции протестантизма, становление политической демократии и потребности динамичной экономической практики, действуя по-разному, но в одном направлении, способствовали тому, что в Соединенных Штатах рань-
196 jje то ЧТобы традиция фольклорного сказа в Америке отсутствовала — она даже очень характерна для так называемого «юго-западного», «фронтирного» юмора, но и степень ее опосредования печатным текстом (газетной страницей) была исключительно высока.
197 По данным Дж.Ш. Уильямса, к концу XVIII столетия грамотность среди белых мужчин (купцов и ремесленников) в Бостоне составляла 100%, в сельской местности — 80%, среди женщин — 45% (Williams J.H. The Significance of the Printed Word in Early America. Colonists' Thoughts on the Role of the Press. Westport, CN: Greenwood Press, 1999. P. 8).
198 Literacy in the United States. C.F. Kaestle (ed.). New Haven; London: Yale University Press, 1991. P. 52—53.
138
Т. Бенедиктова. «Разговор по-американски»
ше, а главное, шире, чем где-либо в Европе, распространилась привычка к письму-чтению, оцениваемая не как сословная привилегия или специализированный навык, но как универсальная антропологическая характеристика, нечто присущее (если не актуально, то потенциально) любому человеку. Сходным образом любая вещь «естественно» оценивалась как товар, а любое знание ценилось как информация. Движение информации к потенциальному потребителю обеспечивалось ее кодированием в письменно-печатном тексте, а движение текста обеспечивалось почтой — исторически первым средством массовой коммуникации, сыгравшим в судьбе Америки особую, можно даже сказать — решающую, роль199.
Рационализацией и коммерциализацией общедоступной почтовой связи американцы озаботились с самого начала своей самостоятельной истории: к усовершенствованию этой службы приложил руку еще молодой Франклин в бытность почтмейстером в Филадельфии200. Усилиями почтальонов — которых в США к началу XIX в. было больше, чем солдат и офицеров регулярной армии! — создавалось «воображаемое сообщество» нации, «бескорневой», крайне пестрой по составу, занятой освоением огромной территории между двумя океанами. К концу первой трети XIX столетия в США на сто тысяч жителей приходилось 74 почтовых отделения (для сравнения: в Великобритании в это же время — 17, во Франции — 4, в России на 1896 г. — 3). В 1790 г. по федеральной почте было переслано триста тысяч писем, в 1830 г. — уже четырнадцать миллионов, в 1860-м— почти сто шестьдесят два миллиона. Срок движения письма из конца в конец страны за это же время сократился от нескольких недель до несколь-
199 Именно уровнем развития средств связи Б. Андерсон объясняет тот факт, что в Северной Америке (в противоположность Южной) возникло одно крупное национальное образование, хотя территория изначальных 13 колоний была меньше Венесуэлы и составляла всего лишь треть Аргентины: решающим явилось то обстоятельство, что мотор «печатного капитализма» на Севере работал куда более интенсивно, успешно покоряя расстояния и перемалывая культурную гетерогенность {Anderson В. Imagined Communities. Reflections on the Origin and Spread of Nationalism. London: Verso Editions, 1983. P. 64).
200 В общей сложности «отец всех янки» полжизни посвятил организации почтовой службы как протонационального института, быв почтмейстером колонии Пенсильвания с 1737 по 1753 г. и всех британских колоний в Новом Свете с 1753 по 1774 г. За это время существенно улучшились регулярность, скорость почтовой связи, выросла ее сеть, были упорядочены и классифицированы виды почтовых отправлений.
Часть II. Писатель и читатель в «республике писем» 139
ких дней201. Иностранцев, путешествовавших по Соединенным Штатам в XIX в., поражала интенсивность заочных контактов между самыми обыкновенными людьми, обитавшими к тому же в «непроходимой» глуши. Описывая путешествие по штатам Кентукки и Теннесси в 1831 г., А. де Токвиль отмечал с удивлением: «Не думаю, что даже в самых просвещенных сельских местностях Франции можно наблюдать умственное движение, способное равняться скоростью и масштабом с этой пустыней... Едва ли жители какой-либо французской провинции знают друг друга так же хорошо, как тринадцать миллионов человек, рассеянных по территории Соединенных Штатов»202. Почтовое сообщение ощутимым образом способствовало объединению страны «единой цепью симпатий», преображало ее в «одну большую соседскую общину»203. Делая это наблюдение, философ и литератор У.Э. Чаннинг свидетельствовал в 1829 г. о процессе рождения «медиа», которые ощутимо и чем дальше, тем больше влияли на «общую температуру» (М. Маклюэн) американской культуры.
Одним из очевидных результатов этого влияния оказывается нарастающая дифференциация приватного и публичного пространств — «оксюморонное» переживание индивидом своего Я как суверенного, автономного, движимого специфическим частным интересом и одновременно «вживленного» в плотную сеть относительно обезличенных социальных отношений и коммуникаций. Между становлением по-новому противоречивого самосознания и распространением вширь культуры письма опять-таки видится не прямая, но необходимая связь.
Письмо, предполагая «овнешнение» и «публикацию» приватного опыта, вынесение его на рынок коммуникаций, в каком-то смысле предполагает и его замыкание (в букве, знаковой форме) — таким образом, разом и расширение, и ограничение возможностей диалогического контакта. Перевод мысли/чувства в текст и обратное декодирование безличных значков в личное переживание для пишущего и читающего — строго индивидуальное занятие. Поскольку контекст письма и контекст чтения, по определению, раздельны и часто далеки друг от друга, в общении не могут быть использованы выразительные ресурсы телесного языка — жестикуляция,
201 John R.R. Spreading the News. The American Postal System From Franklin to Morse. Cambridge, Mass.: Harvard University Press: 1995. P. 5, 157.
202 Ibid. P. 1.
203 Ibid. P. 13.
140
Т. Бенедиктова. «Разговор по-американски»
интонация, голос, постольку и понимание всегда проблематично. Обращаясь к другому человеку посредством письма, я как бы предаю себя телесному небытию и уповаю на акт интерпретации со стороны читателя, по чьей доброй воле мое утраченное Я только и может восстать с листа бумаги. Автор письменного сообщения лишен уверенности в том, что предполагаемый им смысл будет верно воспринят, да и его отсутствующему собеседнику, получателю сообщения, в каком-то смысле недостает уверенности в том, кто, собственно, к нему обращается. Диалог в таких условиях, по определению, дефектен, но... обнаруживает и ценные преимущества.
На них указывает Генри Торо, в письме знакомому графически представляя идеальную модель общения в виде двух непараллельных, но непересекающихся прямых, между которыми сохраняется пустое пространство.
Под рисунком подписано: «Хорош ли, на ваш взгляд, этот символ взаимопонимания?»204 Далекость автора и адресата здесь (и не только здесь — о развитии этой темы в «Уолде-не» см. в приложении) последовательно трактуется как гарантия полноценности общения. Чрезмерная близость пагубна для «настоящего разговора», и напротив: чем собеседники дальше, тем они ближе, ибо тем больше простора (в промежутке) для развертывания и взаимодействия индивидуальных творческих потенциалов.
О преимуществах заочного общения перед общением лицом к лицу — в смысле проявления индивидуальной самобытности и духовной инициативы — размышлял в эти годы не только Торо. Вот прочувствованная тирада из популярного в середине XIX в. романа Д.Г. Митчелла (писавшего под пседонимом Ик Марвелл) «Мечтания холостяка» (1850): «Благословенны письма... единственно душевные собеседники! — восклицает повествователь и далее сравнивает непосредственный разговор и разговор, опосредованный письмом, приводя в пользу второго следующие доводы. — Речь, и ваша, и чья бы то ни было, подчинена условностям, в плену у обстоятельств... Оригинальная мысль, даже еще недовысказанная,
204 The Correspondence of Henry David Thoreau. W. Harding and С Bode (ed.). N.Y.: New York UP, 1985 (1974). P. 420.
Часть II. Писатель и читатель в «республике писем» 14 1
меняется под влиянием чужого взгляда, знака, улыбки, ухмылки. И вот — она уже ничья, уже не цельна, уже приобрела характер светский и смешанный — частью принадлежит тебе, частью другим... Не то письмо — здесь ты наедине с бездушным пером и белоснежным девственным листом бумаги»205. Эмоциональная полнота, свобода, подлинность самовыражения описываются здесь в связи с далекостью адресата и благодатным «бездушием» пера (soulless pen), т.е. свободой от непосредственного присутствия Другого в качестве «ограничителя», носителя социальной условности.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42