Книга: Татьяна Бенедиктова "Разговор по-американски"
В приведенном эпизоде ясно видна природа розыгрыша как надувательства «со сдвигом». Изначальное доверие (фик-
164 Rourke С. Op. cit. P. 393.
165 В более общем виде ту же мысль, что и Рурк, высказывает Ж. Бод-рийяр. Он считает, что реклама обеспечивает новый вид связи между индивидом и обществом, в котором «риторический дискурс и даже информационный дискурс о достоинствах товара» сравнительно несущественны, зато «индивид чувствителен к скрытым мотивам защищенности и дара, к той заботе, с которой "другие" его убеждают и уговаривают» (Бодрийяр Ж. Система вещей. М., 1995. С. 138).
120
Т. Бенедиктова. «Разговор по-американски»
Часть I. «Игра в доверие» как школа жизни...
121
ция принималась за «натуральную» ситуацию) сменяется разуверением. При этом, не меняясь по сути, ситуация радикально переоценивается — разом и теряет, и выигрывает — в глазах адресата. Обман доверия обескураживает, но горечь компенсируется, даже с лихвой, удовольствием от участия в игре. Я готов смириться с тем, что игра со стороны партнера не бескорыстна, что она служит оправданию уже сделанной мною покупки (в данном случае билета на паром) или побуждению меня к новым. Более важно другое: поскольку я осознаю характер примененного ко мне игрового приема, постольку превращаюсь (в собственных глазах и самым лестным для себя образом) из простака — в знатока, из статиста — в партнера, из жертвы — в участника. С этой новой точки зрения мои деньги и время уже не потеряны, а вложены: за них я получаю удовольствие, связанное с переживанием свободы, с эмансипацией от необходимости.
Приведем еще один эпизод из числа рассказанных в автобиографии Барнума. Столкнувшись с тем, что посетители его Музея, единожды купив дешевый билет, норовят провести там целый день, препятствуя входу новых «клиентов», хозяин заведения прибег к хитрости. В одной из точек обычного маршрута у двери был поставлен указатель с надписью: «То the Egress» (с. 140). Рядовой посетитель воспринимал эти слова как обещание какого-то нового, еще невиданного зрелища: слово «egress» для большинства звучало загадочно, но сама его форма наводила, надо полагать, на мысль о существе женского пола: может быть, восточная красавица? бородатая женщина? гадалка?.. Ступив за дверь, человек неожиданно для себя оказывался на улице. И чаще всего не обижался или не обижался сильно: уже использовавшийся в аналогичных ситуациях расчет безотказно срабатывал и в этом случае. После первого неприятного шока жертва получала возможность посмеяться над доверчивым автоматизмом своего поведения и тем самым возможность из объекта шутки стать субъектом, потенциально равным шутнику («Я знаю, что он знал, что я пойму...»). Посмеявшись над собой как частью одураченной «массы», я могу претендовать на привилегированную позицию равноправно-индивидуального «агента» рыночной игры. Но в то же время понимаю, что в составе «массы» я — источник власти и денег, во мне заинтересованы, мне льстят, ради меня прилагают усилия и творят чудеса изобретательности.
Автобиографии на выбор
Если псевдоверсии автобиографии Дэви Крокетта — пародии, подражания, продолжения и т.д. — появлялись большей частью уже вослед оригиналу и отнюдь не из-под его пера, то Барнум на собственное, еще не существующее жизнеописание умудрялся самолично сочинять пародии-бурлески. Себя как «знаменитость» (celebrity)166 он творил посредством «самодельного» интертекста, предвосхищая тем самым механизм создания будущих звезд Голливуда.
Еще весной 1841 г., более чем за десяток лет до публикации автобиографии и за несколько месяцев до начала кампании с русалкой, Барнум выпустил в свет «Приключения авантюриста», подписанные именем Барнаби Дидлум. В сочинении, напечатанном выпусками в нескольких номерах нью-йоркской газеты «Atlas», он довольно точно и детально описывал собственные первые шаги в шоу-бизнесе, в частности уже тогда скандально знаменитую историю с Джойс Хет, — разоблачал предшествующее надувательство, готовясь приступить к новому.
Что такое Барнаби Дидлум, вдохновенный хвастун и шутник? Отчасти сам Барнум. Отчасти ироническая автопародия. Изобилующие в повествовании помпезные монологи трудно воспринять иначе, вот для примера: «Восславьте меня — поставьте мне памятник — удостойте римского триумфа — я достоин этого — я единственный в своем роде — у меня нет равных, у меня нет соперников — я король Надувал — король среди принцев»167. Откровенный вымысел и не вызывающие сомнений факты (в том числе подлинные цитаты из газетных публикаций) в «Приключениях» перемешаны и трудноразличимы. Тем более что иные эффектные анекдоты позже перекочевали в «официальные» автобиографии Барнума и таким образом «стали» фактами, даже если не были ими изначально.
С этой своей ранней личиной, так убедительно сконструированной и такой обаятельной при всей этической
166 Первое употребление слова «celebrity» применительно к человеку, а не состоянию широкой известности относится в Америке к 1849 г. (см. об этом: Moran J. Star Authors. Literary Celebrity in America. London; Sterling, Va.: Pluto Press, 2000. P. 26).
167 Цит. по: Adams В. Е Pluribus Barnum. The Great Showman and the Making of U.S. Popular Culture. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1997. P. 4.
122
Т. Бенедиктова. «Разговор по-американски»
сомнительности, Барнуму пришлось, между прочим, всерьез «разбираться» впоследствии. В зрелые годы, озаботившись построением более солидной репутации, он потратит немало усилий на разубеждение публики, на доказательство того, что он — не «Дидлум» вовсе (в частности, не автор, а чуть ли не жертва розыгрыша с Джойс Хет!). Стоит заметить, что этот поздний Барнум, благонамеренный, чинный, старательно дозирующий экстравагантность жестикуляции и стиля письма, выглядит куда скучнее собственной «ранней версии».
Уже непосредственно накануне публикации автобиографии в том же в 1855 г. в свет вышла еще одна анонимная автопародия — «Автобиография Петита Банкума, лицедея». С ироническими подковырками и легким переиначиванием имен, но в целом опять-таки очень точно и подробно в книжке описывалась ранняя жизненная история и карьера Барну-ма-как-Банкума. Само повествование выдержано в иронической тональности, а в финале содержится призыв ознакомиться с подлинной, серьезной и во всех отношениях достойной автобиографией Барнума, которая вот-вот должна появиться на книжном рынке.
Читателю «Жизни Ф.Т. Барнума», когда она наконец увидела свет, автобиограф не поскромничал сообщить в предисловии, что право на публикацию книги оспаривали 57 издательств. Заявление сопровождается оговоркой: «Это факт, но даже если бы это было не так, недурно звучит как публичное заявление»168. Оговорка эта не случайно вынесена в качестве эпиграфа к настоящей главе: успех всей карьеры Барнума зиждился именно на этой риторической операции, повторяемой вновь и вновь, в разных контекстах, — на преобразовании удивительных «фактов» в «публичные заявления» и невероятных или маловероятных «публичных заявлений» — в «факты». В сочетании они являли собой предмет и средство коммерции: реклама бежала впереди товара, то превознося его с пафосом, то ехидно высмеивая — обоими способами продвигая в поле рыночной коммуникации.
В 1865 г., параллельно с очередным переизданием автобиографии, Барнум опубликовал еще одну странную книгу — «Надувалы мира», посвященную разоблачению всевозможных шарлатанов: иллюзионистов-обманщиков, медиумов, гипнотизеров, псевдолекарей, спекулянтов и т.д. к пестрому племени которых относился, безусловно, и сам. Случаи об-
168 Цит по: Saxon A.H. F.T. Barnum The Legend and the Man. N.Y.: Columbia University Press, 1989. P. 9.
Часть I. «Игра в доверие» как школа жизни.
123
манов и надувательств в разных областях жизни, и частной и общественной, классифицированы по главам и описаны в замечательных подробностях и даже с претензией на «научность». Быть настороже, помнить, что в основе большинства обманов лежит желание быть обманутым или ослепляющая корысть, — вот, кажется, главная идея книги. Хитрости и приемы разоблачаются Барнумом со знанием дела, — главное же свое отличие от вульгарных жуликов он усматривает в том, что, вводя публику в заблуждение (нередко и весьма изобретательно), он не столько обманывал, сколько разыгрывал, и деньги поэтому получал в порядке не вымогательства, а законного вознаграждения за доставленное удовольствие. «Человечество сильно выиграло бы, если бы какой-нибудь склонный к философии янки придумал измерительный прибор, способный определять меру надувательства. Его можно было бы назвать "надувалометр", — предполагает Барнум. — Убежден, что продавался бы прибор отлично»169. Разоблачение коммерческого обмана может, таким образом, стать коммерческим предприятием, тем более что самый обман недвусмысленно вписан в норму коммерческой жизни: «Бизнесом живем мы все. А в каком бизнесе нет надувательства? "Все жульничают, кроме нас", — поспешит отозваться сапожник, тачающий бумажные подошвы, бакалейщик, подмешивающий муки в сахар и цикория в кофе, мясник, торгующий странноватой колбасой и не первой свежести телятиной... все как один встают на защиту собственной невинности и советуют быть настороже с соседом. Неопытный друг мой, поверь мне на слово: все они говорят правду — друг про друга»170.
Барнум настаивает (возможно, вполне искренне), что в качестве развлекателя способствовал гуманизации образа жизни своих соотечественников, прививал угрюмым «работо-голикам» умение наслаждаться досугом. О ценности такого умения писал, как мы помним, еще Франклин, имея в виду, правда, британцев (которых воспринимал в 1765 г. как соотечественников), за столетие аргументация не устарела и в устах Барнума продолжала звучать вполне актуально: «Главный дефект нашей американской цивилизации — суровая и без-
169 Цит по: Harris N. Op. cit. P. 209.
Сама идея напоминает (с точностью до наоборот!) идею Генри Торо изобрести «реалометр», чтобы замерять толщину слоя «мнений, предрассудков и традиций, заблуждений и иллюзий», покрывающего то, что «мы можем называть реальностью» (Эмерсон Р. Эссе; Торо Г. Уодден, или Жизнь в лесу. С. 453).
170 Cook J.W. Op. cit. P. 118.
124
Т. Бенедиктова. «Разговор по-американски»
радостная практичность — практичность, не заслуживающая одобрения, поскольку при этом теряются из виду подлинные цели жизни и происходит всецелое сосредоточение на сухом и техничном понятии долга и низкой любви к наживе»171.
Способность знака/текста исполнять сразу несколько функций на выбор, в зависимости от вкуса и сообразительности (эквивалент «платежеспособности») потребителя-адресата, культивируется и Барнумом-шоуменом, и барнумом-литератором. Повседневность торга осваивается при этом как праздник игры. В качестве образца можно привести барну-мовский рассказ о некой «проницательной даме из янки», которая пришла в Музей посмотреть на знаменитого кита в аквариуме, но разглядеть его так и не смогла. Директор Музея, случившийся тут же, пояснил, что кит редко всплывает на поверхность, и не у нее первой среди посетителей возникает сомнение, живой ли он вообще. Дама на эти слова ответила хитрым взглядом и восклицанием: «Это просто удивительно, м-р Барнум, сколько разных разностей мы, янки, научились изготовлять из резины!» Далее следует комментарий Барнума: «Я попросил ее пояснить, что она имеет в виду, на что она заявила, что убеждена-де: кит — резиновый и работает на паре... По тому, как серьезно и уверенно она говорила, я понял, что разуверять ее нет никакого смысла. А потому признался со всей искренностью, что ее проницательностью сражен, что могу лишь повиниться в попытке ввести ее в заблуждение и просил бы не разоблачать меня публично, поскольку едва ли кто, кроме нее, оказался столь же догадлив»172. Надо полагать, заключает в итоге Барнум, что, проникаясь сознанием собственной проницательности, дама получила удовольствия вдвое больше того, что было ею пре-доплачено при покупке билета.
От этической сомнительности такого рода игры, даже в невинных ее вариантах, было непросто дистанцироваться. Откровенность, с какой Барнум описывал в автобиографии свои «надувательства», у многих современных ему читателей и критиков вызывала реакцию по меньшей мере смешанную. Характерен, например, тон рецензионной заметки, опубликованной в марте 1855 г. журналом «Harvard Magazine»: «...анекдоты в начале книги не могут не позабавить, но при этом смеемся мы против воли, и чем более смеемся, тем более презираем то, что вызвало смех». Со времен «Исповеди» Рус-
171 Цит по: Saxon A.H. Op. cit. P. 11.
172 Cook J.W. Op. cit. P. 261.
_________Часть I. «Игра в доверие» как школа жизни...______125
со, писал далее тот же рецензент, «никто не осмеливался бросить обществу столь умышленное и дерзкое оскорбление и столь бесстыдно выставить на общее обозрение собственное нравственное убожество... Об избытке правдивости редко когда приходится жалеть. Однако в случае м-ра Барнума откровенность зашла слишком далеко. Его книга дурна именно в силу своей полнейшей искренности»173. Барнум пытался защищаться от этого и подобных обвинений и однажды даже написал в редакцию журнала, издававшегося универсалистской церковью, обширное оправдательное письмо. Суть его аргументов сводилась к тому, что не следует профессиональное поведение (например, политика, юриста или актера) оценивать с абстрактно-моралистической позиции и что, с другой стороны, его усилия по разоблачению механизма надувательства, по крайней мере, так же весомы, как усилия «надуть». Очевидно, что доводы преследуют одну цель — выгородить особое, игровое пространство общения, организованное техническим (функциональным), а не смысловым образом и претендующее в силу этого на свободу от этического досмотра. Это пространство общения-торга, которое и обыгрывает/пародирует собственно торговую деятельность, и обслуживает ее. Биографы Барнума свидетельствуют, между прочим, о следующем любопытном обстоятельстве: его розыгрыши принимались «на ура» в северо-восточных и западных штатах, но на юге США успеха не имели никогда: в рамках укорененного там «джентльменского» кодекса, культивировавшего чувство самотождественности и пиетет перед условностью, барнумовские игры с тем и другим выглядели не просто сомнительно, но возмутительно для многих.
«Тайные желания своего времени Барнум переворачивал вверх ногами, высшие устремления представлял с обескураживающей грубостью»174. Отношение не только «южных джентльменов», но в целом культурной элиты к «усилиям и победам» этого человека всегда оставалось скептическим. За феноменальным публичным успехом «самого знаменитого американца в мире» литераторы-соотечественники — По, Мелвилл, Эмерсон, Уитмен, Твен — наблюдали со смешанным чувством высокомерия и зависти, видя в нем привлекательный образец и отталкивающий антиобразец одновременно. К литературным воплощениям дискурса торга нам и предстоит теперь обратиться.
173 Saxon A.H. Op. cit. P. 14.
174 Rourke С. Op. cit. P. 399—400.
126
Т. Бенедиктова. «Разговор по-американски»
Заключение «Рынок
это я»
Если бы товары обладали даром слова, они сказали бы: ...Мы относимся друг к другу как меновые стоимости.
К. Маркс
Каждое из рассмотренных нами самоповествований описывает успешный опыт жизни-как-общения. Авторы не претендуют открыто на авторитетный, учительский статус, а только вглядываются в ткань пережитого, желая ответить на вопрос, интересующий нас и их самих: чему он/я обязан своим впечатляющим успехом?
Каждый прекрасно сознает свой образцово-представительский статус и свое особое амплуа: Франклин — просветитель и наставник, Крокетт — политический представитель, Барнум — развлекатель масс. Первый обращается к соотечественникам как к сообществу «сыновей», второй — как к потенциальному электорату, третий — как к «почтеннейшей публике». Все трое исполнены специфического чувства гордости: при моем посредничестве мои соотечественники успешно общались с самими собой, фактически заявляют о себе и Франклин, и Крокетт, и Барнум, и за это меня-как-посредника сочли возможным наградить заслуженной славой.
История жизни в каждом из трех случаев неповторимо-оригинальна и тем не менее производит впечатление «модульности». Какие-либо знаки исповедальности в повествовании отсутствуют, эмоциональный репертуар беден, человеческие отношения представлены преимущественно в «функциональном» срезе. Это не значит, что в жизни Франклина или Кро-кетта не было первой любви или иных сильных переживаний, — такова специфика дискурса, которого рассмотренные нами произведения являют типические образцы.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42