Реферат: Моцарт

Чем больше он жил в Париже, тем меньше Париж ему нравился. Единственную его отраду составляли друзья: Гримм и знаменитый, хотя уже старый певец— Рааф, да еще некоторые из его мангеймских товарищей, приглашенных участвовать в так называемых Concerts spirituels—концертах, сходных с нашими симфони­ческими, Через мангеймских артистов директор концер­тов, Легро, заказал Моцарту приписать 4 новых хора к Miserere Гольцбауера, которые предполагалось в скором времени исполнить. Эту крайне спешную работу Моцар­ту пришлось сочинять в кабинете директора, что было очень стеснительно. Но никакие препятствия не могли сдержать его творческой силы: хоры поспели вовремя и вышли превосходными. Он снова принял предложение того же самого директора написать симфонию для одного из концертов. Моцарт окончил ее необыкно­венно скоро и сдал директору. Оставалось четыре дня для переписки. Но на другой день Моцарт нашел ее не­переписанной на столе директора; он удивился, но про­молчал. Через два дня он снова зашел—симфония со стола исчезла. Моцарт, почуяв недоброе, стал искать в комнате и нашел ее в углу, под кипой старых нот. При­творившись, что ничего не подозревает, он спрашивает Легро, отдана ли его симфония для переписки. «Нет, я забыл»,— вот единственное объяснение, которое он по­лучил, и симфония не была исполнена. Моцарт пред­полагал, что здесь скрывалась интрига, главным участни­ком которой он считал итальянца Камбини. Он писал отцу: «Если бы здесь у людей были уши, чтобы слышать, сердце, чтобы чувствовать, и хоть какое-нибудь понятие о музыке — я бы над всем случившимся посмеялся, но я окружен скотами и тварями (что касается музыки)». Он перестал бывать у Легро, но впоследствии имел одно большое удовлетворение: у Раафа он случайно встретил директора, который извинился в своем дурном поступ­ке и попросил его написать новую симфонию. Моцарт не умел питать к своим врагам ни вражды, ни злобы; он принял предложение и написал симфонию, которая так и называется французской или парижской. Зала, в кото­рой исполнялась в первый раз эта симфония, была на­звана впоследствии в честь Моцарта залой «Pas de loup» — «Волчий шаг», что представляет перевод слова Wolfgang (Вольфганг). Симфония прошла блестяще, имела громадный успех, и обрадован­ный автор побежал после концерта в Пале-Рояль, уго­стил себя мороженым, прочел по четкам молитву, как обещал, и, счастливый, вернулся домой. Этой симфонией и ограничились его успехи в Париже. Ко всем же неуда­чам присоединился последний и жестокий удар — поте­ря горячо любимой матери. Старушке плохо жилось в Париже, где она проводила целые дни одна в своей ка­морке, как в одиночном заключении. Продолжительные путешествия, тяжелые условия их жизни, утомление над­ломили ее силы, и она слегла. Четырнадцать дней и но­чей провел Моцарт у постели матери, моля Бога только об одном: чтобы Он послал ей тихую кончину, а ему бы дал силы перенести удар с покорностью и мужеством христианина. «Бог щедро даровал мне обе эти ми­лости»,— писал он, и после смерти матери его первая за­бота была об отце и сестре. Он весь трепетал при мыс­ли, что этот удар может повлечь за собою смерть других любимых ему существ, и просил своего зальцбургского друга Буллингера приготовить отца к печальному из­вестию, причем писал ему, что мать почти безнадежна, что он сам готов ко всему и во всем видит волю Божию. Когда же Моцарт получил ответ отца и увидел, что отец принял удар с твердостью и смирением, то упал на ко­лени и благодарил Бога за эту новую милость.

СЛУЖБА В ЗАЛЬЦБУРГЕ.

После смерти матери осиротелый Моцарт почувство­вал себя еще более одиноким в Париже, да отец его и не желал, чтобы он оставался там без материнского надзо­ра. Леопольд Моцарт теперь ясно видел, что Париж не оправдал возложенных на него надежд, и потому, как только в Зальцбурге освободилось место придворного органиста, он выхлопотал это место своему сыну и на­писал ему, чтобы тот немедленно выезжал. В октябре 1778 года Моцарт оставил Париж без сожаления, но с от­вращением думая о ненавистном ему Зальцбурге. Он писал отцу, что принимает эту должность единственно из любви к нему и радуется только тому, что будет жить вместе с дорогими ему отцом и сестрой. Ничто другое не влекло его туда: жизнь в Зальцбурге после свободной, независимой, хотя и тяжелой жизни в Париже казалась ему настоящим рабством; поэтому он нисколько не то­ропился к месту своего назначения. Оставшись на не­сколько дней в Страсбурге, Моцарт по просьбе друзей дал там два концерта, причем оба раза играл в пустой и вследствие того холодной зале; первый концерт дал при­были 3 луидора, второй — всего один. Но Моцарт менее всего думал о деньгах; его радовало то, что на его кон­церт собрался весь цвет Страсбурге кого музыкального мира, и раздавались такие восторженные и громкие ап­лодисменты, как будто зала была битком набита. Моцарт увлекся и сверх программы играл так много, что хвати­ло бы на целый концерт.

Из Страсбурга он поехал в дорогой его сердцу Мангейм, сгорая нетерпением увидеть любимую девушку и осуществить так долго и тайно лелеемую мечту — сде­лать ее своей женой. Но Алоизия, тогда уже придворная певица, пере­селилась вместе с остальными музыкантами. Верный по­клонник последовал за ней и повез ей новую дань своей любви — чудную арию. Но тут ко всем ранам его души присоединилось разочарование в первой любви: Алои­зия ему изменила! Первоклассная певица, блестящая кра­савица, окруженная толпой поклонников, девушка до­вольно неглубокая и пустая, она забыла своего скромно­го, далекого друга, и только впоследствии поняла, какого великого гения она в нем потеряла. Теперь же, когда в комнату вошел в странном костюме — в красном кафта­не с черными пуговицами в знак траура — бледный и изнуренный юноша, которого горе, конечно, не могло украсить, то Алоиза его не узнала. Моцарт сразу понял, что он забыт; в нем проснулась гордость, и чтобы не по­казать ей, как ему больно, он прямо подошел к форте­пиано и пропел: «Я с удовольствием оставляю девушку, которая меня не хочет».

Так кончилась его первая любовь. После того он дол­го еще оставался в Мюнхене, в надежде, что его друзья найдут ему какое-нибудь занятие или место при капел­ле, что даст ему возможность избежать службы в Зальц­бурге. Леопольда между тем страшно беспокоило про­медление Моцарта, и он писал ему письмо за письмом, требуя его скорейшего приезда. Непривычно суровый тон этих писем так огорчал сына, что он по целым ча­сам плакал.

Наконец, когда никакой надежды на получение мес­та не осталось, Моцарт уступил требованиям старика и вернулся в Зальцбург, где его встретили с распростер­тыми объятиями: кухарка наготовила ему любимых ку­шаний, отец убрал его комнату, поставил новый шкаф, новое фортепиано, знакомые наперебой предлагали ему своих лошадей и экипажи. Но Моцарт оставался груст­ным: его музыкальные мечты не осуществились, он по­терял мать и обманулся в любимой девушке.  Из этого унылого состоя­ния духа его вывел наконец курфюрст Карл-Теодор, за­казавший ему оперу «Идоменео, царь Критский». Мо­царт воспрянул духом, работа закипела, и он, по обы­чаю того времени, поехал кончать оперу на место ее первого представления, в Мюнхен. Музыка оперы при­водила всех в восторг; и артисты, и оркестр прилагали все свое старание, чтобы угодить знаменитому автору. Моцарт ликовал и с восторгом писал отцу о своих успехах. Слава о его новом произведении дошла и до Зальцбурга; многие из его друзей приехали в Мюнхен на первое представление. Не вытерпел и старик отец: не рассчитывая на позволение архиепископа, он дождался его отъезда в Вену и, забравши Наннерль, приехал к сыну, чтобы присутствовать при его триумфе. Этот день старик мог считать счастливейшим в своей жизни, до­стойной наградой за долгие годы самоотвержения и тру­да, с которыми он старался исполнить трудную задачу образования и развития гения своего сына: представле­ние доказало ему, что цель его достигнута. После отъез­да отца Моцарт еще долго оставался в Мюнхене: прора­ботав без устали над оперой, он отдыхал в кругу друзей, запасаясь бодростью и весельем, прежде чем вернуться в кабалу зальцбургской службы. Но архиепископ, гостив­ший в то время в Вене, внезапно вызвал Моцарта к себе. Желая блеснуть при венском дворе пышностью своей обстановки и своей капеллой, архиепископ выписал туда своих лучших музыкантов. Моцарт обрадовался случаю познакомить Вену со своим, теперь уже созревшим, та­лантом.

 «Я прибыл сюда шестнадцатого, слава Богу, совершен­но один, в почтовой карете, в 9 часов утра,— писал Моцарт отцу.—Первым делом я отправился к архиепископу. У меня прекрасная комната в одном месте с ним. В 12 ча­сов, к сожалению, для меня несколько рано, мы идем обе­дать. За стол садятся два камер-лакея, контролер, конди­тер, два повара, Чекарелли, Брунетти и моя милость. Тут мне ка­жется, что я в Зальцбурге. За столом развлекаются грубы­ми шутками; ко мне никто не обращается, потому что я все время молчу, а если говорю, то всегда с величайшей серьезностью, и тотчас после обеда ухожу к себе».

Из этого письма видно, что архиепископ ставил сво­их музыкантов на одну ступень с лакеями. Он смотрел на них как на своих рабов и, пользуясь их временем и искусством для своей личной выгоды, не только ничем не вознаграждал их, но даже лишал возможности кон­цертом или игрою в частных домах пополнить несколь­ко свои доходы. Бедные музыканты проживали свои по­следние гроши во славу своего повелителя. Моцарт спра­ведливо называет архиепископа зонтиком, заслоняющим его от мира. Он не смел выступить публично иначе, как в доме архиепископа или с его разрешения, которого никогда не получал. Ему пришлось отказаться от своего концерта, которого желала вся венская публика, а также от блестящего вечера у графини Тун, где присутствовал сам император. Моцарт с негодованием пишет отцу об отношении к нему архиепископа. Великий музыкант, чествуемый и признаваемый всеми, кроме того, кому он служил, не мог примириться с положением раба. Во вре­мя музыкальных собраний музыкантам предназначался самый отдаленный угол комнаты, где они сидели отдель­но от остального общества. Подобное обращение оскорб­ляло его достоинство как человека и как музыканта, тем более, что он представлял своей игрой и личностью глав­ный интерес этих вечеров.

Раздра­жение обеих сторон росло с каждым днем, и наконец, следующее обстоятельство подало повод к окончатель­ному разрыву. Архиепископ спешил отправить своих людей обратно в Зальцбург; это распоряжение расстраи­вало все планы Моцарта, собиравшегося пожить в Вене подольше, заручиться симпатиями публики и подгото­вить себе почву, при первой возможности навсегда из­бавиться от власти архиепископа: он искал себе учени­ков, намеревался дать концерт вопреки запрещению и, обеспеченный сбором, хотел остаться в Вене. Между тем архиепископ настаивал на скорейшем отъезде, при каж­дой встрече говорил Моцарту в лицо грубости и дерзо­сти, на которые тот по просьбе отца отвечал молчанием. Но вот однажды к нему входит посланный и передает приказание немедленно выехать. Моцарт, не успевший еще окончить всех своих расчетов, не мог исполнить та­кого нелепого требования, но собрал свои пожитки и пе­реехал к знакомым, отложив отъезд до приведения в по­рядок своих дел. Когда же он явился к архиепископу, тот, дав полную свободу своей ярости, обрушился на Моцарта с самыми площадными ругательствами и вы­гнал его вон. Моцарт не отвечал, считая унизительным для достоинства человека возражать на подобные речи; он ушел, весь трепещущий от сдерживаемого негодова­ния. Вечером он пошел развлечься в оперу, но вынуж­ден был уйти после первого акта и лечь в постель: «Я весь горел, дрожал всем телом и шатался на улице, как пьяный». Весь следующий день он оставался дома и до обеда пролежал в постели.

Жизнь в Зальцбурге наполняла его унынием, а отношение к архиепископу поддерживало в нем постоянное раздражение, что было противно его светлой душе.

Всякое действие, подобное поступку архиепископа носит в самом себе зародыши того наказа­ния, которым история карает своих преступников — веч­ного позора.

Великие люди, великие деятели являются представи­телями народного духа, выразителями эпохи; они — сама история. Им дана страшная сила двигать мир вперед, им дана бессознательная власть возвеличивать и унижать людей, так как уже одно соприкосновение с гением де­лает историческим самое незначительное имя. Друзья, понимавшие и лелеявшие гений, заслуживают глубокой признательности потомства; его враги — вечного прокля­тия. Архиепископ сам произнес свой приговор и занял то позорное место в истории, кото­рое ему подобает по заслугам!

ЖИЗНЬ В ВЕНЕ.

С переселением в Вену начинается новая эра в жизни Моцарта: он окончательно освобождается от влияния отца. является вполне самостоятельным и вступает в пе­риод самый зрелый и самый богатый творчеством.

Вена как нельзя более подходила к его характеру и вку­сам: в ее кипучей жизни театры чередовались с концерта­ми; сами венцы, живые, веселые, были наиболее подходя­щим обществом для подвижного и полного жизни Моцар­та. После Зальцбурга Вена казалась ему раем; он возлагал на нее самые блестящие надежды, которые, (увы!) не осу­ществились во всю его жизнь. Моцарт не мог получить в Вене того значения и того положения, которых заслуживал силою своего таланта. Император Иосиф очень любил му­зыку, сам играл на виолончели и ежедневно после обеда устраивал у себя музыкальные собрания, на которые никто не допускался, кроме участвующих. Главными рас­порядителями и душою этих вечеров были: камердинер Страк, игравший на виолончели, и, имевший неограни­ченное влияние на своего государя, придворный музыкант и «кумир» Иосифа — Сальери. Моцарт мечтал получить место придворного композитора, но Страк и Сальери оце­пили императора волшебным кругом, за черту которого никто не мог переступить. Как два цербера, охраняли они вход в свое святилище от вторже­ния опасного для них врага, так как понимали, что с появ­лением Моцарта владычеству их настанет конец. Они все­ми силами старались поддерживать в Иосифе вкус к лег­кой итальянской музыке, чтобы он не разочаровался в них самих, и так ловко вели интригу, что не допустили Мо­царта сделаться даже простым преподавателем принцев. Только под конец, когда, потеряв надежду приобрести подходящее для себя положение, Моцарт хотел оставить Вену. Чтобы удержать его, ему дали место придворного композитора с окладом в восемьсот флоринов.

Моцарту приходилось зарабатывать свой хлеб менее всего любимой им педагогической деятельностью. С даровитыми учениками он занимался не только охотно, но вкладывал в занятия всю свою душу; одним из любимых его учеников был Гуммель, который, будучи ребенком, провел два года в доме Моцарта. В последст­вии, когда Гуммель уже юношей давал концерты в Бер­лине и узнал, что в зале случайно находится Моцарт, он спрыгнул с эстрады, отыскал его в публике и бросился на шею своему любимому учителю.

Вскоре у Моцарта образовался большой и самый раз­нообразный круг знакомых: графиня Тун, князь Голи­цын, Ван Свитен и многие другие считались его лучши­ми друзьями, и двери их домов были ему гостеприимно открыты. К числу его хороших знакомых принадлежал Глюк, живший в то время в Вене, но особенно искрен­ние и теплые отношения у него сложились со стариком Гайдном; он называл его «папа» и говорил ему «ты», что составляло в то время редкое явление, особенно при большой разнице лет обоих артистов. Моцарт относил­ся к Гайдну с почтением и благоговением, как ученик к великому учителю,— обстоятельство тем более замеча­тельное, что Гайдна в то время не признавали в Вене, и свою популярность и славу приобрел он только впослед­ствии, по возвращении из Лондона, когда его юный друг уже покоился в могиле. Моцарт посвятил Гайдну шесть больших квартетов, говоря, что у Гайдна он научился, как их писать.

О его отношении к Гайдну можно судить еще по сле­дующему случаю: В Вене жил некто Кацелух, хороший пианист и дурной композитор. За неудачу своих произ­ведений он питал ненависть ко всем, чьи вещи пользо­вались успехом, и всегда всех бранил. Однажды он ска­зал Моцарту про одно из произведений Гайдна: «Вот это мне не нравится, вот этого я бы так не сделал». «И я тоже,— возразил ему Моцарт спокойно,— но потому только, что ни вам, ни мне этого бы в голову не при­шло». Этими словами Моцарт доказал свою преданность Гайдну и нажил себе непримиримого врага в Кацелухе. Гайдн же всегда и всем говорил про Моцарта, что счита­ет его величайшим гением своего времени, и эти теплые и искренние отношения сохранились у них до конца. Моцарт со слезами провожал Гайдна, когда он уезжал в Лондон, и не думал больше с ним увидеться; он не ошиб­ся: это свидание было последним, но старик пережил сво­его молодого друга и оплакивал его преждевременную кончину.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5