Книга: Адольф Гитлер "Майн Кампф"
В конце концов тут нечему особенно удивляться. Попробуйте сходить в театр на дневное представление, скажем, в 3 часа дня и попробуйте сходить на ту же самую пьесу с тем же составом артистов на вечернее представление в 8 часов вечера, и вы поразитесь тем, насколько различно будет впечатление. Наблюдательный человек, способный отдавать себе отчет в своих собственных настроениях, сразу почувствует громадную разницу между тем впечатлением, какое получается от дневного, и тем впечатлением, какое получается от вечернего представления. Это относится даже и к кино. Последний пример особенно важен потому, что в примере с театром могут возразить, что в вечернем представлении артисты, быть может, более старались и т. п., но кинематографический-то фильм одинаков и в 12 часов дня и в 9 часов вечера. Нет, дело тут именно в том, что само время дня оказывает свое определенное влияние на зрителя. Такое же влияние оказывает и помещение. Есть такие помещения, которые всегда и неизменно оставляют зрителя и слушателя холодными. Видимого объяснения не найдешь, и все-таки это факт, что что-то мешает и настоящего настроения не создается.
Во всех этих случаях задача заключается в том, чтобы соответственным образом воздействовать на волю зрителя или слушателя. Больше всего это относится к собраниям, в которых аудитория составляется из людей других противоположных желаний и на каковых людей оратор хочет оказать воздействие в прямо противоположном направлении. По-видимому, воля человека с утра, а может быть и в течение всего дня еще сильнее нежели к вечеру; поэтому данный слушатель оказывает оратору противоположных взглядов большее внутреннее сопротивление утром нежели вечером. По-видимому; к вечеру рядовой человек легче поддается воле более сильного, в данном случае выступающего перед ним докладчика. Ибо подобные собрания представляют не что иное как своего рода поединок двух различных настроений. И даже для настоящего оратора, обладающего замечательным красноречием, обладающего чертами апостола, все-таки легче переубедить человека в те часы дня, когда сама природа уже ослабила его силу сопротивления, нежели в те часы дня, когда человек этот обладает еще всей своей энергией и волей.
Этой же цели служит искусственная, но в то же время таинственная обстановка, создаваемая католической церковью: горящие свечи, кадила, запахи и т.д.
Настоящий оратор именно в своих поединках с противником, которого он хочет обратить в свою веру, постепенно вырабатывает себе поразительно тонкую психологическую чуткость, которая почти совершенно несвойственна писателю. Вот почему можно сказать, что как правило печатные произведения больше приспособлены только к тому, чтобы углублять и упрочивать уже сложившиеся мнения. Все действительно великие исторические перевороты сделаны были при помощи устного слова, а не при помощи печатных произведений. Эти последние всегда играли только подчиненную роль.
Ведь все мы знаем, что французская революция отнюдь не была результатом философских теорий. Революции этой не было бы, если бы демагоги большого стиля не создали целую армию людей, травивших монархию, систематически раздувавших страсти страдающего народа, - пока наконец не разразился чудовищный взрыв, заставивший трепетать всю Европу. То же самое приходится сказать о самом большом революционном перевороте новейшего времени. Не сочинения Ленина сделали большевистскую революцию в России. Главную роль сыграла ораторская деятельность больших и малых апостолов ненависти, разжигавших страсти народа в невероятных размерах.
Народ, состоящий из неграмотных людей, был вовлечен в коммунистическую революцию не чтением теоретических сочинений Карла Маркса, а картинами тех небесных благ, которые рисовали им тысячи и тысячи агитаторов, руководившихся при этом, конечно, только одной определенной идеей. Так было, так всегда будет.
Крайне характерно для нашей несчастной, оторванной от жизни немецкой интеллигенции, что по ее мнению писатель всегда имеет умственное превосходство над оратором. В этом смысле распространяется и упомянутая нами газета из лагеря дейч-национале. Свою аргументацию эта несчастная газета подтверждает тем, какое разочарование иной раз вызывает речь признанного большого оратора, будучи напечатанной. Это напоминает мне другой эпизод, оставшийся у меня в памяти со времен войны. В то время появилась книжка речей Ллойд-Джорджа, который был тогда еще английским военным министром. Наша буржуазная немецкая печать сейчас же подвергла эту книжку самому "тонкому" критическому разбору и как дважды два доказала, что речи Ллойд-Джорджа совершенно банальны, ненаучны, недостаточно тонки и т. п. В это время томик речей Ллойд-Джорджа попался и в мои руки. Я прочитал взасос эту книжечку и убедился сразу, что передо мною превосходные образцы ораторского искусства и изумительное умение воздействовать на психологию массы. Мне оставалось только горько посмеяться над нашими газетными писаками, которые совершенно не в состоянии были понять значения таких речей. Наши чернильные кули судили о речах Ллойд-Джорджа по тому впечатлению, какое они производили на наших спесивых пресыщенных интеллигентов. Между тем, великий английский демагог, Ллойд-Джордж, строил свои речи конечно исключительно на том, чтобы оказать как можно большее воздействие на действительно широкие массы своего народа. И он был, конечно совершенно прав. С точки зрения этого критерия речи английского военного министра были превосходны, были образцовы и речи эти говорили о совершенно изумительном понимании дулю народа этим оратором. Именно поэтому речи Ллойд-Джорджа действительно оказали огромное влияние на английскую толпу.
Сравните, эти речи Ллойд-Джорджа с беспомощным лепетом немецкого "оратора" Бетмана-Гольвега. По внешности речи последнего могли казаться более "тонкими", в действительности же речи Бетмана доказывали только то, что этот человек совершенно не умеет говорить со своим народом, ибо абсолютно не знает последнего. Для воробьиных мозгов "образованного" немецкого журналиста остается совершенно непонятным, почему Ллойд-Джордж мог оказывать такое гигантское влияние на массу, а "образованная" болтовня Бетмана, столь нравившаяся нашим "умным" журналистам и интеллигентам, оставалась без всякого влияния на массу. Что Ллойд-Джордж не только не уступает в гениальности Бетману-Гольвегу, но во много раз превосходит его, - это он доказал именно тем, что сумел придать своим речам такую форму, которая раскрыла ему сердца его народа и дала ему возможность полностью подчинить народ своей воле. Этот англичанин доказал свое превосходство над различными Бетманами именно тем, что умел говорить со своим народом просто, ясно, выразительно, приводя легкие и доступные примеры, воздействуя на чувство и воображение массы. Речь подлинного государственного деятеля должна оцениваться не по тому впечатлению, какое она производит на университетских профессоров, а по тому влиянию, какое она оказывает на широкие слои народа. Вот единственный критерий, позволяющий судить о степени действительной гениальности данного оратора.
Наше движение еще очень молодо. И если оно из ничего стало уже такой большой силой и если все внешние и внутренние враги вынуждены оказывать ему честь своим преследованием, то это приходится приписать только тому, что мы ни на минуту не упускали из виду вышеприведенных соображений.
Печатная литература нашего движения имеет, конечно, важное значение для партии. Но в настоящей обстановке ее роль главным образом в том, чтобы придавать единство мышления руководящему слою работников - высшим и низшим руководителям движения. Вербовать же массы, настроенные еще враждебно к нам, призвано главным образом устное слово. Возьмите убежденного социал-демократа или, скажем, фанатически настроенного коммуниста. Да станут ли они вообще брать в руки национал-социалистическую брошюру! А тем более они не станут покупать книгу нашего издания, не станут ее читать, не придадут никакого значения той критике, которая содержится в ней по адресу их собственного миросозерцания. Да и газету чужой партии в наш век берут в руки лишь очень редко. Отдельный номер газеты впрочем и не может оказать сколько-нибудь серьезного влияния. Изолированный номер газеты любого лагеря не дает ясного представления о взглядах этого лагеря и поэтому не может оказать влияния на читателя. Большинство людей из массы кроме того вынуждено считать каждый свой пфенниг и уже по одному этому от рядового человека нельзя ожидать, что он подпишется на газету противного лагеря только для того, чтобы иметь возможность объективно разобраться в разногласиях. Из десяти тысяч человек едва ли найдется один, который поступит так. Только тогда, когда человек уже завербован данным движением, он подпишется на газету партии и то главным образом для того, чтобы быть в курсе своей же партийной жизни.
Совсем другое дело - короткая прокламация, написанная "разговорным" языком. Если прокламацию раздают бесплатно, то ее уже довольно охотно берут в руки. Известную роль играет тут и то, чтобы в заголовке была обозначена тема прокламации. Если дело идет о вопросе, который в данную минуту интересует всех, если тема эта на устах у всех, то прокламацию берут наперебой. Такой листок обыкновенно просматривают более или менее внимательно, такому листку иногда удается направить внимание читателя в новую сторону, вызвать у него интерес к новому движению и т.д. Но и листок даже в самом благоприятном случае дает только легкий толчок в определенном направлении. Довести дело до конца, т. е. завоевать человека, он не может. Листок может только обратить внимание прочитавшего его на какой-нибудь новый факт, новый лозунг и т. п. Закрепить влияние листка приходится другими средствами. Сюда относится прежде всего массовое собрание.
Если данный человек начал склоняться в сторону определенного нового молодого движения, то вначале он все-таки чувствует себя еще неуверенно. И тут-то именно приходит на помощь массовое собрание. Картина большого собрания, состоящего из людей одного и того же настроения, большею частью действует одобряюще на человека, только еще собирающегося вступить в ряды нового движения. Возьмите солдата на фронте. Вместе со своей ротой, с батальоном, окруженный со всех сторон товарищами, он идет в бой смелее, нежели тогда, когда он предоставлен сам себе. В кучке он чувствует себя все-таки еще в некоторой безопасности, хотя на самом деле это вовсе не так.
Когда человек попадает на большое собрание или на большую демонстрацию, это не только подкрепляет его настроение, но дает ему определенную связь с единомышленниками, вырабатывает в нем корпоративный дух. Если данный человек является только первым сторонником нового учения на давнем заводе, в данном предприятии, мастерской и т. д., то ему иногда приходится трудновато и он подбодряется, когда видит, что он является солдатом большой армии, членом обширной корпорации. Это ощущение он впервые получает только тогда, когда попадает на первое большое массовое собрание или массовую демонстрацию. Из своей маленькой мастерской или из своего большого предприятия, где отдельный человек однако чувствует себя совсем маленьким, новый сторонник нового движения впервые попадает на массовое собрание. Тут он сразу видит тысячи и тысячи людей того же настроения. Его сразу окружает атмосфера шумного энтузиазма, свойственная собранию, где присутствует три-четыре тысячи человек одного лагеря. Эта атмосфера увлекает. Очевидный для всех успех собрания пробуждает подъем и в этом новом посетителе и впервые окончательно освобождает его от живших еще в нем внутренних сомнений. Человек невольно поддается тому волшебному влиянию, которое мы называем массовым самовнушением. Воля, страсть, сила тысяч аккумулируется в каждом отдельном участнике собрания. Человек, переступивший порог собрания еще с некоторым сомнением в груди, теперь покидает его с гордо поднятой головой: он обрел полную веру в свое дело, он стал членом определенного коллектива.
Наше национал-социалистическое движение никогда не должно позабывать обо всем этом. Мы никогда не поддадимся внушению буржуазных олухов, которые, видите ли, очень хорошо понимают все и однако, ухитрились проиграть большое государство, проиграть господство своего собственного класса. Да, они страшно умны, эти господа; они умеют все и не сумели сделать только одной мелочи - не сумели помешать тому, чтобы весь немецкий народ попал в объятия марксизма. Тут они провалились самым жалким образом. Не ясно ли, что их самомнение и чванство только родные братья их глупости и невежества.
Если эти господа не хотят признать великого значения за устным словом, то это объясняется очень просто тем, что сами они слишком хорошо убедились в бессилии своего слова.
ГЛАВА VII. НАШИ СТОЛКНОВЕНИЯ С КРАСНЫМ ФРОНТОМ
В 1919-1920 гг., а также в 1921 г. я лично считал необходимым посещать буржуазные собрания. Они неизменно производили на меня такое же впечатление, какое я в свои детские годы получал, когда мне приказывали выпить ложку рыбьего жира. Выпить приходится и, говорят, что рыбий жир очень полезен, но вкус его отвратителен! Если бы можно было весь немецкий народ на веревках приводить силой на эти буржуазные собрания и если бы до конца представления можно было его там удержать, закрыв заранее двери, то в течение нескольких столетий это, может быть, и дало бы определенные результаты. Но о себе лично скажу, что жизнь потеряла бы для меня в этом случае всю свою прелесть и я, пожалуй, перестал бы радоваться тому, что являюсь немцем. К счастью однако на веревке народ не приведешь на эти собрания. Вот почему не приходится удивляться, что здоровая безыскусственная масса народа избегает этих буржуазных "массовых собраний", как черт ладана.
Я лично имел удовольствие видеть живьем этих сомнительных пророков буржуазного миросозерцания и я должен сказать, что с тех пор перестал удивляться тому, что эти господа не придают большого значения устному слову. Я посещал тогда собрания демократов, дейч-национале, немецкой народной партии, баварской народной партою (партия центра в Баварии). Что прежде всего бросалось в глаза, так это полная однородность состава аудитории. Во всех этих "массовых" собраниях на деле принимали участие только члены партии. Полное отсутствие дисциплины! Внешняя картина собрания больше напоминает толпу зевак в картежном клубе, нежели собрание народа, только что проделавшего свою величайшую революцию. И надо отдать справедливость господам докладчикам: они со своей стороны делали все возможное, чтобы еще больше сгустить скуку. Они произносили или, лучше сказать, читали речи, совершенно похожие на газетные статьи в наших "образованных" органах печати или на какой-нибудь скучный научный трактат. Почтенные ораторы старательно избегали хотя бы одного яркого слова. Иногда допускалась только натянутая тощая профессорская штука. В этот момент почтенные члены президиума считали своей обязанностью засмеяться, но и смех этот ни в коем случае не должен был быть громким. Нет, ведь это могло бы, боже упаси, заразить аудиторию, которая тоже того и гляди стала бы смеяться. Нет, члены президиума считали возможным только "благородно" улыбаться. Сдержанность прежде всего! И вообще этот президиум
Однажды случилось мне присутствовать на буржуазном собрании в Мюнхене в Вагнеровском зале. Это была манифестация по случаю юбилея Лейпцигской битвы. Речь держал какой-то почтенный старец, профессор какого-то из университетов. На трибуне сидел президиум. Слева - один монокль, справа - другой монокль, посередине какой-то субъект без монокля. Все трое в наглухо застегнутых сюртуках. Впечатление получалось такое, что перед нами не то судьи, только что произнесшие кому-то смертный приговор, не то пасторы, которые сейчас собираются крестить ребенка. Так называемая речь докладчика, которая будучи напечатана может быть и произвела бы какое-нибудь впечатление, при устном произнесении действовала просто ужасно. Через три четверти часа все собрание от скуки впало в транс. Скука нарушалась только тем, что время от времени отдельные господчики или отдельные дамочки поднимались и уходили. Тишина нарушалась еще шумом, производимым кельнершами, да зевотой отдельных "воодушевленных" слушателей. В одном углу зала я заметил троих рабочих, пришедших сюда то ли из любопытства, то ли по поручению своей организации. Я занял место около них. Рабочие эти только иронически переглядывались друг с другом, а затем стали друг друга толкать в бок, приглашая к выходу. Наконец они тихонько поднялись и, стараясь не производить ни малейшего шума, вышли из зала. Было ясно, что они и не хотят произвести никакого шума: видя этакое сборище, они должны были придти к выводу, что не стоит труда мешать этим людям скучать. Я остался. Собрание стало приближаться к концу. Голос докладывавшего профессора становился все слабее. Почтенный оратор кончил. Тогда поднялся субъект, сидевший посередине между двумя моноклями, и стал подробно излагать присутствующим немецким "братьям и сестрам", сколь благодарен он сам и сколь благодарны должны быть все присутствующие высокоуважаемому профессору Икс за его замечательный, исключительный, изумительный доклад, который был так основателен и глубок, который так многому всех нас научил и который составит для нас целое "внутреннее переживание" и вообще является "крупным событием". Было бы профанированием этой торжественной минуты, продолжал председатель, если бы после такого глубокого доклада мы допустили бы еще какую-нибудь дискуссию. Я думаю, что выражу мнение всех присутствующих, если заявлю, что никакой дискуссии не надо, и вместо этого приглашаю всех встать и провозгласить единодушное "ура" и т. д. В заключение председатель приглашал спеть "Дейчланд убер аллес". Собрание кое-как запело. Но когда дело дошло только до второй строфы, число поющих сразу упало. Припев был поддержан опять большим количеством голосов, а когда дело дошло до третьей строфы, поющих стало еще меньше. Мне стало ясно, что почтенное собрание не знает даже текста нашей великой патриотической песни. Но стоит ли в самом деле такому "высокому" собранию знать наизусть народную песню
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84, 85, 86, 87
