Книга: Адольф Гитлер "Майн Кампф"
Можно даже установить закон, в силу которого лишь те успехи были наиболее прочными и великими в истории, которые вначале встречали наименьшее понимание у толпы, ибо вначале данные новые предложения стояли в полном противоречии к пониманию массы, к ее желаниям и мнениям.
Это пришлось нам испытать уже тогда, в первые же дни наших публичных выступлений перед массой. С первых же шагов нашей деятельности мы воистину не заботились о благоволении массы и считали своим долгом выступать против того безумия, которое владело тогда нашим народом. Почти всегда в течение этих лет мне приходилось выступать на собраниях перед людьми, которые верили в идеалы прямо противоположные моим, и которые стремились к тому, что было прямо противоположно моим верованиям. Передо мной - две-три тысячи человек; в моем распоряжении - только два часа; и вот в течение этих двух часов я должен переубедить эту массу людей! Шаг за шагом я выбивал из-под их ног фундамент старых верований, шаг за шагом преодолевал я их внутреннее сопротивление, постепенно переубеждал их и в конце концов переводил их на почву нашего нового мировоззрения.
В течение короткого времени я тогда изучил новое искусство: брать быка за рога, заранее предугадать возражения противника и разбить их уже в ходе своей собственной речи. Мне не трудно было убедиться тогда, что дискуссионные ораторы противного лагеря обыкновенно выступают с определенным "репертуаром", повторяя одни и те же аргументы, явно выработанные, так сказать, в централизованном порядке. Так оно и было конечно на деле. На этих примерах я еще раз убеждался в том, с какой невероятной дисциплинированностью противник проводит свою пропаганду. И я еще и теперь горжусь тем, что мне удалось найти средства не только обезвредить эту пропаганду, но и повернуть оружие врага против него самого. Спустя года два я овладел этим искусством виртуозно.
Составляя план каждой речи, я уже заранее старался представить себе предполагаемые возражения, которые будут мне сделаны, и ставил себе задачей в ходе собственной речи разбить и опровергнуть эту аргументацию. Скоро я пришел к выводу, что лучше всего все эти возможные возражения открыто привести в своей собственной речи и тут же доказать их неверность. Если перед вами честный слушатель, хотя и переполненный до краев этими шаблонными возражениями, то вы именно таким способом изложения скорее всего привлечете его на свою сторону. Как только в ходе вашей собственной речи вам удалось поколебать внушенную этому слушателю премудрость, так вы его уже наполовину завоевали и во всяком случае он будет слушать вас все более и более внимательно.
Еще будучи офицером по политпросвещению я выступал перед солдатами главным образом на тему о "Версальском договоре". Исходя из соображений, которые я привел выше, я теперь расширил тему и стал выступать с докладом "Брест и Версаль". Я уже знал из своего собственного опыта с первым докладом, что аудитория обыкновенно совершенно незнакома с реальным содержанием Брест-Литовского договора и что противнику при помощи искусной пропаганды удалось внушить массам ту мысль, будто Брестский договор являлся действительно каким-то насильническим позорным договором. Упорство, с которым эту ложь внушали самым широким массам, привело в конце концов к тому, что массы стали видеть в Версальском договоре только некое справедливое возмездие за то преступление, которое мы будто бы сами совершили в Бресте. Люди, подпавшие под такое настроение, естественно, воспринимали всякую попытку борьбы против Версальского договора, как нечто несправедливое. Не раз приходилось нам встречать массу простых людей, которые по-своему честно и искренне возмущались по поводу попыток борьбы против Версальского договора - именно с этой точки зрения. Только поэтому в Германии могло получить права гражданства бесстыдное и ужасное словечко "репарации". Лживо-лицемерная фраза о репарациях в ту пору действительно казалась миллионам нашего народа воплощением какой-то высшей справедливости. Это было ужасно, но это было так. Лучшим доказательством того, что это было так, может служить тот успех, который имела начатая мною пропаганда против Версальского договора, каковую пропаганду я теснейшим образом связал с объяснением подлинного значения Брест-Литовского договора. Я брал оба договора, сопоставлял их друг с другом пункт за пунктом и демонстрировал аудитории, насколько Брестский договор в действительности являлся образцом безграничной гуманности по сравнению с бесчеловечной жестокостью Версальского договора. Результат получался ошеломляющий. Выступать мне в то время приходилось перед аудиториями примерно в две тысячи человек. Сначала из зала на меня глядело по крайней мере 3600 враждебных глаз, а спустя три часа, к концу собрания, передо мной обыкновенно была уже единая масса, сплоченная чувством священного негодования и неистового возмущения против авторов Версальского договора. И я с удовлетворением чувствовал, что опять и опять удалось нам освободить сердца и мозги сотен тысяч соотечественников от ядовитого семени лжи и внушить им нашу правду.
Эти две темы - "Действительные причины мировой войны" и "Брест и Версаль" - я считал тогда самыми важными. И вот в различных вариациях я повторял эти доклады десятки и десятки раз перед различными аудиториями, пока наконец я пришел к выводу, что для основного контингента первых сторонников нашего движения эти темы прояснились вполне.
Для меня лично эти собрания имеют еще и ту хорошую сторону, что я постепенно научился искусству массового оратора, что у меня явился надлежащий пафос и я научился владеть теми жестами, которые необходимы для оратора, выступающего перед тысячными собраниями.
Я уже говорил, что в те времена на открытых собраниях совершенно не слышно было руководителей нынешних групп и партий, теперь изображающих дело так, будто это именно они произвели переворот в общественном мнении. Если кто-либо из так называемых национальных политиков и выступал с докладом на подобную тему; то лишь перед собранием единомышленников, т. е. перед такой аудиторией, которая уже заранее была согласна с оратором и нуждалась, быть может, только в подкреплении своих взглядов. Но такие собрания конечно не представляли большой важности. Важно было завоевать тех людей, которые до сих пор, в силу всего своего воспитания, в силу традиций, находились в лагере противника.
Теперь мы смогли использовать в интересах своей пропаганды и прокламации. Еще состоя на военной службе, я составил листок на тему "Брест-Литовск и Версаль", вышедший очень большим тиражом. Теперь я переиздал эту прокламацию и для партии. Результаты были превосходны. На первых наших собраниях все столы обыкновенно были завалены всевозможными листками, газетами, брошюрами и т Л. Но главное значение имело все-таки только устное слово. Одна только устная речь и способна производить коренной переворот в умах. Дня этого имеются достаточно важные психологические причины.
В первой части настоящего сочинения я уже показал, что главным фактором величайших мировых переворотов всегда бывала устная речь, а не печатное слово.
По поводу этого моего утверждения в буржуазной печати поднялась дискуссия. Часть наших буржуазных мудрецов сочла необходимым выступить с возражениями. Но каков был реальный повод для этих возражений? Уже сами мотивы, по которым эти господа выступили против меня, говорят о их неправоте и моей правоте. На деле буржуазная интеллигенция протестует против этого моего взгляда только потому, что сама она абсолютно лишена дара устного воздействия на массу. Наша интеллигенция целиком отдается писательской деятельности. Агитаторская устная речь - не ее профессия. По мере того как наша интеллигенция отучалась говорить с народом, она неизбежно теряла и в конце концов совершенно потеряла способность понимать психологию массы.
Оратор, выступивший перед народной массой, читает на лицах аудитории, насколько она понимает то, что он говорит, насколько она ему сочувствует. Аудитория тут же вносит известные поправки к тому, что говорит оратор. Между оратором и его слушателями всегда существует известный контакт. Ничего подобного не может сказать о себе писатель. Ведь он своих читателей по большей части никогда даже не видит. Уже по одному этому писатель неизбежно придает своим писаниям совершенно общую форму. Перед его глазами нет той аудитории, которую он бы видел непосредственно. Это неизбежно лишает печатное слово достаточной гибкости, достаточного понимания психологических нюансов. Блестящий оратор по правилу будет и недурным писателем, а блестящий писатель никогда не будет оратором, если только он специально не упражнялся в этом искусстве. К тому же надо еще учесть, что масса косна и ленива. Она неохотно берет в руки печатное произведение, в особенности если человек из массы не убежден заранее, что в данной книжке он найдет именно то, во что он сам верит и на что он сам надеется. Книги определенного направления обыкновенно читаются только людьми, которые сами принадлежат к этому направлению. Только прокламация или плакат могут еще рассчитывать на то, что ввиду краткости этих произведений они будут прочитаны иногда и противниками и тем окажут на них мимолетное влияние. Рисунок во всех его формах, вплоть до фильма, имеет уже большие шансы. Здесь человеку уже не приходится много шевелить мозгами. Ему достаточно взглянуть на рисунок и самое большее прочитать краткий пояснительный текст к нему. Это не то, что прочитать целую книжку или брошюру.
Рисунок действует на человека быстро, можно сказать, одним ударом. Тут не нужно много времени, как это бывает при чтении.
Самое же важное это то, что печатное произведение может попасть в различные руки, а формулировка ведь всегда остается одна и та же. Между тем, мы знаем, что формулировка имеет большое значение и что каждое произведение оказывает тем большее влияние, чем больше оно приспособлено именно к данному кругу читателей. Книжка, предназначенная для широких масс, должна быть написана совсем в другом стиле, нежели книжка, имеющая в виду только узкий круг высшей интеллигенции.
Только в немногих отношениях печатное произведение может также приспособляться к своей аудитории, как и устное слово.
Каждому оратору приходится конечно много раз говорить на одну и ту же тему. Но если он действительно великий и гениальный народный оратор, то он сумеет тот же самый материал все же разнообразить по форме. Такой оратор всегда чувствует свою аудиторию, и у него непроизвольно появляются именно те слова, которые нужны, для того, чтобы добраться до сердца данной аудитории. Если ему случится чуточку ошибиться, то он тут же это почувствует и сразу же сделает необходимую поправку. Я уже сказал, что настоящий оратор по лицам своих слушателей читает и видит, во-первых, понимают ли они то, что он говорит, во-вторых, способны ли они внимательно следить за его изложением, и в-третьих, убеждает ли то, что он говорит. Если он замечает, что аудитория его не понимает, то он тотчас же меняет тон и начинает говорить гораздо более просто и популярно, так что его поймет самый отсталый слушатель. Если он замечает, что аудитории трудно следить за всем ходом изложения, он тут же изменит темп речи и начнет излагать свою мысль медленнее, подробнее и схематичнее, пока не почувствует, что аудитория теперь вполне спокойно следит за нитью доклада. Если же он, наконец, почувствует, что аудитория не вполне убеждается его аргументами, он станет приводить все новые и новые доводы и примеры, станет разбирать ходячие возражения, невысказанные сомнения и будет систематически разжевывать свою мысль вплоть до того момента, когда почувствует, что в зале исчезли последние остатки оппозиции, пока он опять-таки по лицам своих слушателей увидит, что аргументация понята и принята и что последние сопротивлявшиеся слушатели капитулировали.
Нередко оратору приходится наталкиваться на предрассудки, являющиеся только продуктом чувства, а вовсе не разума. Зачастую тут приходится встречаться с инстинктивным недоброжелательством, бессознательной ненавистью, предвзято отрицательным отношением. Преодолеть такие бессознательные настроения гораздо труднее, чем побороть тот или другой ошибочный принципиальный взгляд, покоящийся на непонимании, скажем, той или другой научной истины.
Ошибочные научные взгляды, неправильное политическое понимание можно побороть аргументами рассудка. Внутреннее сопротивление людей, основанное на чувствах, этим путем не преодолеешь никогда. Тут приходится действовать уже исключительно только апелляцией к таинственной области чувств. Такая задача уж совершенно непосильна писателю. Тут нужен только оратор.
За примерами недалеко ходить. Вот перед нами стоустая буржуазная пресса. Ее газеты ведутся очень ловко. Тиражи их достигают многих миллионов. Пресса эта наводняет все углы страны. И что же? Все это не мешает тем не менее широким слоям народа оставаться непримиримейшими врагами буржуазного мира. Вся эта газетная и книжная волна отскакивает от низших слоев народа, как горох от стены. Все усилия нашего интеллектуального мира в этом отношении пропадают даром. Что же это доказывает? Одно из двух - либо то, что все печатные произведения современного буржуазного мира совершенно никуда не годятся, либо то, что печатные произведения вообще не доходят до сердца широких народных масс. Последнее особенно верно, если печатные произведения совершенно не соответствуют психологии массы, что в данном случае и имеет место.
И пусть не говорят нам (как это сделала недавно одна берлинская газета из лагеря дейч-национале), будто пример марксизма и главного сочинения Карла Маркса опровергает наши рассуждения. Нет ничего более поверхностного, как это ошибочное утверждение. Свое гигантское влияние на массу марксизм на деле получил не благодаря тем его печатным произведениям, в которых изложено формальное учение еврейской мысли, а исключительно благодаря грандиозной устной пропаганде, которая воздействует на массы уже в течение многих лет. Можно ручаться, что из ста тысяч немецких рабочих максимум сто человек знают Марксов "Капитал". Это сочинение изучается главным образом только интеллигенцией и в особенности евреями, а вовсе не широкой массой сторонников марксизма из низших слоев народа. Да сочинение это и написано вовсе не для широких масс, а исключительно для еврейских руководителей, обслуживающих машину еврейских захватов. В качестве топлива для всей этой машины марксисты употребляют совсем другой материал, а именно: ежедневную прессу. Марксистская ежедневная пресса радикально отличается от буржуазной тем, что в марксистских газетах пишут агитаторы, а буржуазную, с позволения сказать, агитацию ведут писаки. Рядовой редактор социал-демократической газеты приходит в помещение своей редакции прямо с народного собрания. Он знает свою паству превосходно. Буржуазный же писака вообще редко расстается со своим кабинетом. На народные собрания он не ходит вовсе. А если и придет туда, то тут же заболеет от одного плохого воздуха. Вот почему его печатное слово остается совершенно беспомощным и бессильно оказывать влияние на широкие массы.
Миллионы сторонников из числа рабочих марксизму дали не печатные произведения марксистских отцов церкви, а неутомимая и поистине грандиозная пропагандистская работа десятков тысяч неутомимых агитаторов, начиная с самых крупных апостолов травли и кончая мелкими чиновниками профсоюзов, мелкими секретарями и дискуссионными ораторами.
Эта именно пропаганда подготовила тот контингент людей, которые затем стали постоянными читателями социал-демократической прессы. Да притом и сама эта пресса тоже пишется больше на разговорном языке. В их газетах не пишут, а "говорят". Деятели буржуазного лагеря - профессора, ученые, теоретики, всевозможного вида писатели - иногда пытаются выступать и как ораторы. Марксистские же ораторы почти всегда выступают также и в роли писателей. В последнем случае дело идет ведь главным образом об евреях.
Вот действительная причина того, почему буржуазный газетный мир не в состоянии оказывать никакого сколько-нибудь серьезного влияния на настроения самых широких слоев нашего народа. Известную роль при этом конечно играет и то, что сами эти газеты находятся в руках евреев, а эти последние совершенно не заинтересованы в том, чтобы чему-нибудь хорошему научить массу.
Крайне трудно бывает, как мы уже сказали, преодолевать бессознательно враждебное настроение аудитории, предрассудки, основанные на чувстве, предвзятые мнения, неясные ощущения и т. д. Тут приходится считаться прямо таки с невесомыми факторами. Чуткий оратор скажет вам, что успех собрания в немалой степени зависит даже от такого фактора, как часы, когда это собрание происходит. Тот же самый оратор, читающий тот же самый доклад на ту же самую тему, оставит совершенно иное впечатление на аудиторию, если собрание происходит в десять часов утра, или в три часа дня, или вечером. Когда у меня не было еще достаточного опыта, я сам назначал собрания на утро. И я очень хорошо еще помню неуспех собрания, которое мы назначили утром в помещении мюнхенского ресторана "Киндл" с целью протеста "против безобразий в занятых иностранными войсками немецких территориях". Это было тогда самое большое помещение в Мюнхене, и риск наш бью довольно велик. И вот мы решили, что народу соберется больше и что всем нашим сторонникам будет легче явиться на собрание, если мы назначим его на воскресенье в 10 часов утра. Результат получился очень плохой, хотя в то же время и в высшей степени поучительный. Народ-то пришел. Зал был полон. Внешнее впечатление было импозантное. Но в то же время все настроение собрания было совершенно ледяное. Не чувствовалось решительно никакой теплоты. И я сам в качестве докладчика чувствовал себя глубоко несчастным, что не могу вызвать решительно никакого контакта между собою и слушателями. Говорил я в это утро вероятно нисколько не хуже, чем всегда, а впечатления не получилось никакого! Совершенно неудовлетворенный покидал я зал этого собрания, получив, однако, ценный урок. Позднее я еще несколько раз повторил этот опыт, и всегда результат был тот же самый.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84, 85, 86, 87
