Дипломная работа: "Житие протопопа Аввакума, им самим написанное" как автобиографический жанр
Служа в церкви Казанской Божьей Матери (на Красной площади), Аввакум проявил себя как замечательный проповедник – «много людей приходило». Впереди была перспектива придворной церковной деятельности. Но произошли события, коренным образом изменившие многие традиции русской церкви.1
С началом царствования Алексея Михайловича (с 1645г.) наступила эпоха государственных реформ. Было издано законодательное «Соборное уложение» (1649г.), которое окончательно закрепостило крестьян и содействовало усилению абсолютизма. Еще большое впечатление на современников произвела церковная реформа, о которой Аввакум писал: «зима хощет бытии, сердце озябло и ноги задрожали».2
Земляк Аввакума по Нижегородскому уезду, происходивший из мордовских крестьян, патриарх Никол (1605-1681г.г.), смелый политик, заручившись содействием царя, произвел церковно-обрядовую реформу (1653-1655г.г.). Он видоизменил некоторые традиционные обряды, а богослужебные книги подверг смелому редактированию, взяв за образец греческие, издавшееся в то время в Венеции, т.е. в католической Европе.
Следует иметь в виду, что, восприняв христианство от Византии в 988 году вместе со всеми его церковными обрядами, необходимой богослужебной и религиозно-философской книжностью, русская православная церковь стремилась хранить это наследие без изменений. Однако в рукописных церковных книгах в прочесе многовековой переписки неизбежно накапливались различного рода ошибки и погрешности. Несколько раз, начиная с XVI века, церковь при содействии государственной власти предпринимала попытки исправления церковных книг путем сличения их с греческими.3 Но эти начинания, как правило, были недостаточно последовательными и не приобрели общеобязательными и не приобрели общеобязательного характера для богослужения в огромном количестве церквей на все более разраставшейся территории России.4
Реформа имела своей целью унификацию богослужения по сей стране, централизацию церковного управления, увеличение налогов, взимаемых с низшего духовенства, укрепление власти патриарха. Жизнь патриарха, митрополитов и епископов стала еще более роскошной, а низшего, особенно 2белого» духовенства еще более трудной и бесправной. Внешнеполитические цели реформы состояли в том, чтобы сблизить российскую церковь с украинской в связи с воссоединением Левобережной Украины (и Киевом) с Россией в 1654 году. До этого воссоединения украинская православная церковь, подчинявшаяся Константино-польскому греческому патриарху, уже прошла аналогичную реформу.5
Значительная часть крестьян, ремесленников, купцов, казаков, стрельцов, низшего и среднего духовенства, а также некоторые аристократы (боярыня Ф.П. Морозова, ее сестра – княгиня Е.П. Урусова и другие) восприняли реформу как крушение русской истинной «старой веры», как новую «ересь». Особенно чувствительным и неприемлемым для всех противников реформы было изменение традиционного греко-византийского двоеперстного крестного знамения, обряда, сохранявшегося на Руси со времени ее крещения, на троеперстное знамение по образцу, введенному в самой греческой церкви в более позднее время. Возник церковный раскол.6 Сторонники реформы стали называть ее врагов «раскольниками», а те их – «никонианами» (себя они называли «верными», «старолюбцами», с XVIII века «старообрядцами»). В среде «старолюбцев» возродились древние легенды о наступающем «конце света» и «царства антихриста», которому, как писал Аввакум, его «предтечи» Алексей Михайлович и Никол уже «путь готовят».
Движение «раскола», как и все другие движения Средневековья, не могло выдвинуть позитивной политической программы, в XVII веке оно приобрело характер демократического антифеодального протеста. Словецкий монастырь, отвергший реформу, восемь лет сопротивлялся осаждавшем его войскам. При наступлении войск на скиты «старолюбцев» (на Севере и в Сибири) они прибегали к массовым самосожжениям. Аввакум и его ближайший друг Епифаний одобрили эту крайнюю меру протеста: «Добро те сделали, - писал Аввакум, которые в огне – т забежали. Мы же рассуждали между собою, кажется не худо оне сделали».7
Правительство приступило к репрессиям против «старолюбцев». Аввакум с семьей в 1653 году был сослан В Сибирь, где жестоко притеснялся воеводой Пашковым. Был возвращен оттуда в 1664 году, причем ему предлагалось даже место царского духовника. Но он «паки заворчал» на «никонианскую ересь», был сослан с семьей на Мезень, затем один возвращен в Москву, осужден и проклят (предан анафеме) «священным собором». Аввакум, единственный из осужденных, в ответ сам проклял этот собор, невзирая на авторитет трех патриархов (Иосафа Московского, грека Паисия Александрийского, араба Мелетия Антиохийского). Тогда Аввакума, монаха Епифания, попа Лазаря и дьякона Федора, вождей «раскола», навсегда сослали в далекий Пустозерск. Всем им, кроме Аввакума, вырезали языки и отрубили пальцы на правой руке, чтобы не крестились двоеперстно и не писали. Аввакум избежали этой «казни», так как за него заступилась царица Мария Ильинична и сестра царя, Ирина Михайловна.
В Пустозерске каждому из «соузников» была сделана отдельная «земляная тюрьма». Как писал Епифаний, тюремщики «обрубиша около темниц наших срубы и осыпаша в темницах землею и оставиша нам по единому окошку, куды нужная пища принимати и дровишек приняти», «глаза дымом и копотию, и всякою грязию выело темница – то и церковь, то и трапеза, то и заход». Аввакум превратил описание в литературную картину, полную горькой иронии: «…где пьем и едим, тут и лайно испражняем, да складше на лопату, и в окошко! Мне видится и у царя-то Алексея Михайловича, нет такого покоя».8
«Соузники» общались по ночам, вылезая из темниц через окна. Все они, несмотря на изувеченные руки, стали писателями, так как только таким пустеем могли продолжать борьбу за свои убеждения.
Сочинения Аввакума и трех его сподвижников с помощью охранявших их стрельцов тайно пересылались «старолюбцам» в виде рукописей в Москву, в Соловецкий монастырь и другие места. Нередко эти рукописи были запрятаны в кедровне кресты, которые изготовлял старец Епифаний. Известен случай, когда он сделал «ящичек» в рукоятке стрелецкого бердыша, чтобы в нем переслать сочинения духовныи вождей раскола. В 1682 году по указу молодого царя Федора Алексеевича, четыре «соузника» были заживо сожжены.
Аввакум предчувствовал свою трагическую смерть. Царские слуги, писал он о себе, «что волки в клочья разорвут рабатово Христово, изжечие, и кости изсекут бердышами. Да потом, собрався на радостях пировать станут, перевели обличителя, не мешает тот!»9
Обращаясь к царю с посланием из темницы, Аввакум с чувством духовного превосходства над своим врагом так видел свою грядущую кончину: «…аз же, присуждением вашим, не сподобился савана и гроба, но наш мои псами растерзаны будут, так добро и любезно мне на земле лежати светом одеяну и небом прикрыту».10
Особенности мировоззрения Аввакума и его писательского мастерства наиболее ярко проявляются в самом значительном, знаменитом его произведении – «Житии».11
Инициатива создания «Жития», возможно, принадлежала «духовному отцу» и «соузнику» Аввакума – Епифанию, как об этот свидетельствует собственноручная запись последнего в автографе «Жития»: «Аввакум, обращаясь к Епифанию и некоему «рабу Христову»: «Вы мя понудиете сие говорить». Однако это «понуждение» совпадало с внутренней потребностью самого Аввакума придать законченную форму своим рассказам и размышлениям о собственной жизни, которые в немалом количестве были разбросаны уже по его челобитным и письмам и которыми он, очевидно .в устных беседах не раз делился со своими друзьями в Москве и со своими «соузниками» в Пустозерске.
«Житие» явилось как бы систематизированным сводом бесед, рассказов и поучений»; возможно, что оно пополнилось и рядом новых эпизодов, фактов и рассуждений. Но так или иначе все эти отдельные и разрозненные элементы были подчинены единому замыслу, заново переосмыслены.12
Известны три основные редакции «Жития». Первая редакция была написана Аввакумом в 1672-1673 годах. Третья редакция, судя по предисловию к нему, - не позднее 1676 года (здесь Аввакум пишет: … предлагаю житие свое от юности и до лет пятьдесят пяти годов»).13
В промежутке между этими датами создавалась вторая редакция. Особенно существенны различия – как по размерам, так и по содержанию и композиции – между первой и третьей редакциями. Все три редакции известны в многочисленных списках, но только первая сохранилась в автографе.
Рукопись, именуемая во всех исследованиях и учебных пособиях «Житием», в сущности не является единым по жанру произведением, а представляет собою сборник разнородных, хотя и более или менее связанных друг с другом произведений, состав и композиция которого в различных редакциях и списках менялись.
К какому жанру следует отнести «Житие?» Хотя Аввакум в качестве образца мог иметь и различные жития святых (среди них в первую очередь автобиографическое жите писателя конца VI начала VII века Дорофея) и евангельские «Деяния» и «Послания» апостолов, однако, сохраняя лишь некоторые жанровые признаки этих произведений, «Житие» Аввакума оказалось вполне оригинальным и довольно сложным по своему жанру.14
Задуманное как произведение полемическое и поучительное, «Житие» в процессе авторской работы над его редакциями, приобретало совсем иной характер, идейный смысл его перерастал задачи, первоначально поставленные Аввакумом перед собою. Увлекшись повествованием, он допускал отступления бытового и интимного содержания. Хотя и понимал, что они не имеют отношения к заданной цели: «Простите меня… А однако уже розвякался еще вам повесть скажу».15 И этими извинениями или оправданиями, следующими за отступлениями («к слову молылось»), пестрит все произведение. Многочисленные картины реальной жизни наполнил «Житие» богатым и обильным материалом, который вышел далеко за пределы первоначально намеченных рамок поучительной и полемической притчи, и в результате мы имеем дело с произведением, значительно отличающимся от задуманного – как по жанру, так и по идее. По сути дела «Житие» является многофигурной бытовой автобиографической повестью, тяготеющей в значительной мере к большой форме романа.16
Идейное созерцание «Жития» оказалось весьма противоречивым. Это объясняется и противоречивостью мировоззрения Аввакума, и противоречиями самой действительности, отраженной в «Житии». В нем причудливо переплелись идеи религиозного фанатизма и мученичества, с одной стороны, а с другой – ненависть к различным церковным и светским «начальникам», страстная жажда правды и справедливости на земле, боль за неурядицы на Руси и за страдания народа; идея борьбы. Этот сложный идейный комплекс явился отражение реально существовавших противоречий в социальной практике и в сознании оппозиционно настроенных к феодализму слоев русского общества. Особенна форма выражения этих противоречий – религиозная оболочка социального протеста – также неизбежно отразилась и на самом «Житии», определила его специфическую жанровую природу – религиозно-дидактическую окрашенность бытового повествования.
Мы видим героя «Жития» в самые различные моменты его жизни – среди толпы и в кругу семьи, с единомышленниками и врагами, в царском дворце в Москве и из байкальских рыбаков, проповедующего в церкви и тянущего сани по льду Иргень-озера, вступающего в рукопашную с медведями и умиленно созерцающего природу. Он то непреклонен и требователен, то отзывчив и уступчив, то суров и жесток, то нежен и снисходителен; то гневается и злословит, то шутит и балагурит; чувство юмора не изменяет ему в самые тяжелые минуты жизни, но он осознает трагизм своего положения; без ложной скромности понимает величие своего подвига, а собственные ошибки и слабости вызывают в нем жгучее чувство неудовлетворенности собою. В нем слиты воедино, казалось бы, несовместимые качества. Он – нетерпимый фанатик, мученик, проповедник «божьего дела», убежденный в своем апостольском призвании и даре чудотворства, гонитель просвещения и народных увеселений. Но одновременно он, по выражению А.Н. Толстого, - и «бунтарь»17 и борец, вступающий в острые и открытые конфликты с представителями правящей партии, с главой русской церкви; он – человек, не отрешенный от жизни и ее практических интересов и даже ее суеты, повседневно связанный с самыми различными слоями современного ему общества – посадскими людьми, крестьянами, казаками, духовенством, боярством и разделяющий в ссылке образ жизни подневольных «мужиков», умирающих на работе. Аввакум – чадолюбивый отец и заботливый супруг; в кратких, полных неутихшей боли словах он вспоминает о страданиях «милого сына Ивана» и дочери «бедной горемыки Огродгены», особенно чутко и трогательно его отношение к жене; семья занимает такое большое место в его сердце, что он колеблется даже, следует ли ему проповедовать «слово божье».
Ему не свойственно стремление к умерщвлению плоти; он радуется, когда ему перепадет «жлепца немношко» или удается «штец похлебать», он не в пример святым, мучится жаждой и голодом и далеко не в восторге, когда приходится «перебиваться травой и корением»18, - потому он с такой растроганностью понимает «курочку черненьку», кормилицу его детей. Снесший столько побоев и готовый вновь пойти на пытку, он в то же время проявляет и известную осторожность в отношениях с Пашковым: он приемлет физические страдания, когда они могут принести ему моральную победу над противником, но старается избежать их, когда они необходимы; это совершенно непохоже на то болезненное влечение к страданию, которое испытывали многие герои житийной литературы, находя в физической боли даже своего рода наслаждение.
Резко индивидуальные черты, проявляющиеся в характере Аввакума, не лишают его автопортрета типичности. Типичность его автопортрета и складывается в противоречивости его поведения, его побуждений, чувств и настроений, столь характерной для той социальной среды, мятущейся в поисках правды и ежечасно заблуждающейся, стремившейся примирить религию и свое недовольство церковью и освящаемыми ею феодальными порядками, предписания христианского учения и естественные стремления, церковный обряд и быт.19
Как ни сосредоточено наше внимание на центральной фигуре «Жития», однако она лишена, в сущности, исключительности, не подавляет остальных персонажей своим превосходством. Мы все время ощущаем связь героя с определенной средой, его «нормальное» в известном смысле положение; в постигшем его несчастье, он не оказывается одиноким. Среди бегло и не всегда выразительно очерченных образов его единомышленников и соратников – протопопа Неронова, обоих Данилов, дьякона Федора, священника Лазаря, юродивых Федора и Афанасюшки, Еремея – заметно выделяется героическая под стать Аввакуму, фигура его жены Настасьи Марковны. Это образ должен быть поставлен в ряд с лучшими женскими образами нашей древней письменности. «Сиротина», живущая в скудности», она по любви выходит замуж за Аввакума и навсегда остается для него верной женой, другом и союзников в борьбе. Твердо идет она рука об руку с ним, принимая на себя удары его судьбы. Она бежит от преследований «начальника» с младенцем на руках; после расправы над Аввакумом остается в Юрьевце, подвергаясь опасности быть убитой; больная с новорожденным, трясется в телеге до Тобольска. Она спасает детей на тонущем дощанике, совершает тяжелый путь по Иргень-озеру, подбадривая изнемогающих сыновей. Лишь однажды непосильные страдания вырывают у нее упрек, но тотчас же берет она себя в руки. «Я пришел, - вспоминает Аввакум, - на меня, бедная пеняет, говоря: «долю ли муки сея, протопоп, будет?» И я говорю: «Марковна, до самыя до смерти!» Она же, вздохия, отвещала: «добро, Петрович, еще побредем». Активность и страстность ее волевой натуры проявляется в другом случае, когда в «русских градах» пришлось ей даже ободрять мужа: «Господи помилуй! Что ты Петрович, говоришь?... Аз тя и с детьми благославляю: дерзай проповедати слово божие по-прежнему, а о нас не тужи… Поди, поди в церковь, Петрович, - обличай блудню еретическую!»20
Тема супружеской любви как духовной близости и дружбы, выдерживающей труднейшие испытания, является одной из самых волнующих в «Житии». Образ Настасьи Марковны ярко воплощает в себе лучшие национальные черты русского женского характера в их конкретно-историческом выражении. М. Горький в статье «Разрушение личности», говоря о «спокойной готовности» русской женщины «жертвовать собою ради торжества своей мечты», приводит как один из наиболее ярких примеров – образ Настасьи Марковны».21
С большой теплотой воссоздаются Аввакумом в «Житии» обобщенные, групповые образы простых людей. Казаки выполняют жестокие приказы Пашкова не по своей воле, они изображаются людьми добрыми, сочувствующими Аввакуму: «… глядя, плачут на меня, жалеют по мне». Проводя обыск у Аввакума, они проявляют такт и деликатность, не тревожат Настасью Марковну, выражая ей явное сострадание: «Матушка, опочивай ты и так ты, государыня, горя натерпелась!»22
