Дипломная работа: "Житие протопопа Аввакума, им самим написанное" как автобиографический жанр
«Житие Авраама» не столько эпический рассказ о жизни героя, сколько его аналогия, оправдание его личности от несправедливых обвинений, и это совершенно новая форма жития.32
К XIII веку принадлежит так называемое «Житие Александра Невского».
«Житие» было написано в Рождественском монастыре во Владимире, где был погребен князь Александр Невский. Жизнеописание Александра Невского - произведение агиографического жанра. Это нашло отражение в целом ряде характерных особенностей в житие. Во-первых, в предисловии, в соответствии с канонами жанра, автор говорит о себе с подчеркнутым самоуничижением, употребляя при этом эпитетные формулировки. Во-вторых, в духе агиографии автор сообщал в начале своего повествования о рождении и родителях Александра. В-третьих, ярко выраженный агиографический характер носит рассказ о чуде, свершившемся после смерти Александра. Наконец, в самом тексте произведения постоянно делаются отступления от церковно-риторического характера, приводятся молитвы князя.33
Рассказ об Александре Невском должен был показать, что несмотря на подчинения русских княжеств Орде на Руси остались князья, мужество и мудрость которых могут противостоять врагам Русской земли, а их воинская доблесть внушают страх и уважение окружающим народам.
Автор «Жития», о чем он прямо говорит в начале своего рассказа, знал князя, был очевидцем его государственных дел и ратных подвигов: агиографы часто пишут в своих произведениях о том, откуда они подчеркнули сведения о жизни героя своего повествования. В сообщениях такого рода автор жития, как правило, говорит о реальном положении вещей: о святом он узнал либо из рассказов современников его, либо из сохранившихся записей о нем, либо из более раннего жития этого святого, либо его современник или ученик.
Наиболее редко в житийных текстах встречается сообщение, что автор сам знал святого. Реальный образ героя, близкий автору, и задачи, поставленные им в своем произведении, придавали агиографическому памятнику особый воинский колорит. Чувство живой симпатии рассказчика к Александру Невскому, преклонение перед его ратной и государственной деятельностью обусловили особую искренность и лиричность «Жития» Александра Невского.34
Характеристики Александра Невского в «Житии» очень разноплановы. В соответствии с житийными канонами подчеркиваются его «церковные добродетели».
И в то же время Александр, величественный и прекрасный внешне, мужественный и непобедимый полководец. В своих воинских действиях Александр стремителен, самоотвержен и беспощаден. Получив известие о приходе на Неву шведов, Александр «разогрелся сердцем», «с малою дружиною» он устремляется на врага. Стремительность Александра, его полководческая удаль характерны для всех эпизодов, в которых говорится о ратных подвигах князя.
Объединение в одном повествовании подчеркнуто «церковного» и еще ярче выражающегося «светского» плана - стилистическая особенность, оригинальность «Жития» Александра Невского».35 Несмотря, однако на эту разноплановость и, казалось бы даже противоречивость характеристик Александра, образ его целен. Цельность эта создается лирическим отношением автора к своему герою, тем, что Александр для автора не только герой-полководец и мудрый государственный деятель, но и человек, перед которым воинской доблестью и государственной мудростью которого он искренне преклоняется.
Особой торжественностью и вместе с тем искренней лиричностью пронизана заключительная часть «Жития» - рассказ о последних днях князя и о его смерти.
Александр поехал в Орду к хану, чтобы освободить русских от обязанности входить в воинские силы монголо-татар. Ему удалось добиться этого. Но по дороге из Орды, князь заболел и умер.
Завершается «Житие» рассказом о дивном «достойном памяти» чуде, якобы свершившемся во время погребения князя. Когда мертвому Александру хотели вложить в руку «грамоту духовную», то покойник «акы жив сущи распростере руку свою и взят грамоту от рукы митрополита».
Автор «Жития», несмотря на агиографический характер создаваемого им произведения, описывая ратные подвиги князя, широко пользовался и воинскими эпическими преданиями, и средствами поэтики воинских повестей. Это дало ему возможность воспроизвести в агиографическом памятнике яркий образ князя — защитника родины, полководца, воина. И вплоть до XVI века «Житие» Александра Невского являлась своего рода эталоном для изображения русских князей при описании их воинских подвигов.36
Значительный вклад в развитие древнерусской агиографической литературы конца XIV - начала XV века внес талантливейший писатель Епифаний Премудный. Большую часть своей жизни (31 год) он провел в стенах Троице-Сергиева монастыря.
Епифанию принадлежат два произведения: «Житие Стефана Пермского» и «Житие Сергия Радонежского». Создавая агиографии своих замечательных старших современников, чьи имена «блестят ярким созвездием в нашем IV веке, по словам Ключевского, «делал его зарей политического и нравственного возрождения Русской земли»37, Епифаний стремился показать ставшего общее дело - дело укрепления Русского государства.
«Житие Стефана Пермского», написанное в начале XIV века, представляет собой выполненное с большим художественным мастерством жизненписание, превосходное произведение житийного жанра. Автор сумел создать черезвычайно живой, волнующий образ подвижника, взявшего на себя трудную и опасную миссию распространения начал христианства и просвещения среди племен Пермской земли.38
«Житие Стефана Пермского» рисует весь жизненный путь Стефана, с детства определяемый одной страстью просвещения.
С этой страстью к учению он проходит весь жизненный путь. Ею живет он, достигнув зрелого возраста и приняв иноческий чин. Его иноческое подвижничество выражается не только в посте и молитве, сколько в чтении и непрестанном обогащении своего ума семи достижениями христианской мысли.
Поднявшись на высокую ступень церковного просвещения, Стефан почувствовал, что он достаточно поучился, чтобы самому стать учителем, и настолько просвещен, что не только может, но и должен стать христианским просветителем. Так из подвижника книгочтения и книгоописания он становится подвижником просветительства. Стефан выбирает трудный и даже опасный род это деятельности - распространение христианского просвещения среди не вышедших из состояния дикости обитателей лесных дебрей Пермского края.
Смысл предпринимаемого Стефаном подвига заключается в том, чтобы «привести к Христу» Пермскую землю, сделать ее епархией Московской митрополии.
Вооруженный знанием языка и переведенными им самим на язык коми необходимыми книгами, Стефан отважно пускается в дикие дебри Пермской земли и, обходя ее из конца в конец, исполненным пламенного красноречия «глаголом жжет сердца» ее обитателей. Он произносит проповедь за проповедью, обнаруживая в каждой и свою обширную эрудицию, и ораторский талант. Сторонник доселе господствовавшего в краю язычества пытаются дать отпор проповеднику, мобилизуют на борьбу с ним богатыря своей религии, верховного жреца и волхва Пама. Происходит поединок -решающая дискуссия Стефана с Памеем. Пам, опасный и сильный противник, умеет наносить чувствительные удары; но он пасует перед силой полемического красноречия Стефана, и победа остается за богатырем христианства.
Цель достигнута, Пермская земля приняла христианство, и Стефан едет в Москву оформить присоединение к митрополии обращенного им в христианство края, куда он возвращается, чтобы занять по назначению великого князя и митрополита пост епископа, главы новой епархии. На этом посту он продолжает свое просветительское и церковно-строительное подвижничество до самой смерти, которая постигла его в Москве в одну из поездок его туда по делам церкви.
Образ Стефана нарисован в «Житии» кистью искусного мастера, подлинного художника слова, которому близка жизнь его героя, который сам живет его чувствами, мыслями, и устремлениями и потому, умеет найти нужные для его изображения словесные краски.39 Перед читателем написанного Епифанием «Жития» стоит как живой подвижник просветительства, великий мастер красноречия.
Кроме Стефана и Пама, в «Житии» нет других действующих лиц, других художественно разработанных образов.
Но вокруг названных персонажей расположена толпа, волнующаяся масса перемен, выступления которой изображаются так же живо, как характеры персонажей. Особенностью изображения толпы в «Житии» является то, что ее жизнь выражается главным образом в речах и разговорах, ничем не отличаясь в этом отношении от отдельных героев. Она так же красноречива, как и герой, и говорит она как личность, языком человеческой индивидуальности. Толпа у агиографа теряет многоликий характер, она становится собирательной личностью, выступает как единая личность, персонифицируется.40
Настроение и переживания толпы раскрываются в «Житии» либо в форме внутреннего монолога лица обращенной к себе самому речи, либо в форме монолога, обращенного к тому или другому герою.
Такой способ изображения переживаний коллектива на современного читателя может произвести впечатление неумелости, неспособности избежать явной искусственности подобного изобразительного приема. Однако ошибочность этого впечатления станет совершенно очевидной если мы обратим внимание на то, как гармонирует этот прием со всем стилем произведения, с пафосом красноречия, разлитым по всему тексту «Жития». В нем все дышит велеречивым витийством: велеречив герой «Жития» Стефан, велеречив его противник Нам, велеречивой выступает в нем и толпа пермян. Наиболее развернутым примером этого велеречия являются «плач пермских людей» и «плач церкви пермской».
Эти «плачи» являются словесно-поэтическим выражением скорби, причитаниями народной траурной обрядности, разукрашенными цветами книгоцерковного красноречия.
В форму риторически украшенных словесных излияний отливаются в «Житии» все потрясающие человека эмоции, все аффективные состояния, изображение которых занимает значительное место в его композиции, хотя эмоции эти и не отличаются разнообразием. Все сводится к причитаниям, выражающим горестную эмоцию, молитвам и панегирикам, выражающим эмоции религиозного порядка. Особенно много места отводится плачам-причитаниям. Причитают люди пермские, причитает пермская церковь, плачем причитанием заканчивает свое произведение автор, плачем-причитанием выражает свою скорбь потерпевший поражение волхв Пам.
Религиозная взволнованность героя «Жития» и его автора находит выражение в молитвословиях и славословиях, составляющих также весьма заметный элемент в его композиционном слове.41
Следует отметить в составе «Жития» еще один весьма существенный компонент, рассчитанный на то, чтобы усилить просветительский характер произведения, - это авторские отступления, представляющие собой экскурсы в ту или иную область знания. Так, рассказывая о намерении героя «Жития» идти на проповедь в Пермскую землю, автор делает весьма пространное отступление, в котором знакомит читателей распространения христианства, апостолы которого еще не проникли в этот край.
Рисуя образ «чудного дидаскала», автор сам становится таким же «дидаскалом», овладевшим всей книжной мудростью учителя, преподавателем церковно-христианской науки. Он так же учен и так же красноречив, как его герой.
Пафосом ученого красноречия проникнуто его произведение.42
Приемы этого красноречия определяются свойственным человеку феодальной культуры догматизмом мышления. Для такого человека нет нужды искать истину, ибо она уже дана раз и навсегда в книгах священного писания, и остается ее только усвоить. Для него нет нужды доказывать правильность своих мыслей логической аргументацией, для доказательства достаточно сослаться на текст писании, и чем больше таких ссылок, тем более доказательной представляется аргументация. Нагнетание цитат, являющиеся естественным для автора методом аргументации, лежит в основании того словотворческого приема, который носит название амплификации — повторения одной и той же мысли на разные лады в различных словосочетаниях. Нагромождение разными словами выражающих одну и ту же мысль цитат дополняется присоединением самостоятельно изобретенных словесных вариаций той же мысли.
Многословие, нанизывание тавтологических выражений - характерная особенность словесной ткани «Жития Стефана Пермского». Порой амплификация переходит в повторение отдельных слов или словосочетаний, становится однословием. Такая речь рассчитана не на убеждение, а на внушение. Говорящий таким языком не доказывает, а так сказать, вдалбливает, вколачивает мысль назойливым ее повторением, стремясь как бы заговорить, загипнотизировать слушателя.43
Герой «Жития» выступает перед нами искусным мастером такой амплифицированной речи. Для обоснования любой высказанной им мысли у него всегда наготове ворох цитат. Цитатами он посрамляет идолопоклонников, цитатами славославит христианского бога и обосновывает правду своего вероучения.
Амплифицированная речь вообще фигуральна. Она предполагает большую изобразительность в перегруппировке словесного состава любой фразы, в изменении ее рисунка, в уменье сплетать из этих фигур пространные фразеологические ряды, искусство комбинировать одни и те" же слова и словесные обороты в новых и новых сочетаниях. «Плетением, извитием словес», витийством называлось это искусство, и автор «Жития Стефана Пермского в совершенстве владеет этим искусством; он как и его герой, «научился всей грамотней хитрости» и проявляет себя блестящим мастером «плетения словес».44
Благодаря нанизыванию однородных частей предложения и словесным повторам, фигуральная речь приобретает еще и музыкальный характер. Впечатление музыкальности создается созвучиями повторов; при этом возникает ритмическое движение в нанизывании однородных частей предложения и в повторах.
Богатый ритмикой и созвучиями повторов, фигуральный и музыкально звучащий язык «Жития Стефана Пермского» резко отличается от чуждающегося витийственного убранства и всяческих ухищрений краснословия, аскетически монотонного языка житий литературы домосковского времени. И герой этого «Жития» апостол московской цивилизации, подвижник книгочтения, глубоко вникший во все тайны «грамотней хитрости», совсем не подходит на героев аскетического подвижничества. Чтобы дать образ такого героя, был бы мало пригоден тот язык, которым пользовались для изображения иноков-аскетов киево-печерского типа. Рисовать образ высокопросвещенного витии, каким является Стефан Пермский, можно только витиеватым языком. Таким именно языком и написал его «житие» Епифаний Премудрый, создав великолепный, обаятельный для его современников образ подвижника — миссионера, передового человека и подлинного героя эпохи возвышения Москвы.45
В том же стиле, хотя и не столь витиевато, написано Епифанием «Житие Сергия Радонежского». Герой «Жития» Сергий не вития, не красноречивый апостол московского православия среди язычников, а подвижник пустынножительства, создающий обители христиански праведной жизни в необжитых лесных дебрях, на лоне первозданной, нетронутой рукой человека природы.
Такого рода подвижников не существовало в русском обществе домосковского времени, их не знала и житийная литература той поры. Зародившееся в условиях Киевской Руси монашеское подвижничество, так ярко предоставленное в литературе образом Феодосия Печерского, отнюдь не вдохновлялось идеей пустынножительства. Феодосии уходит из родительского дома не в пустыню, а в город Киев, чтобы «в монастырях ту сущих» предаться строительству христиански праведной жизни. Монастырских подвижников киевской поры вдохновляла идея борьбы с преодоленными еще среди населения языческими традициями, которые мешали объединению восточно-славянских племен в единоверный русский народ. Не о безмятежной, далекой от мирской суеты тишине пустыни мечтали они, а об утверждении в окружавшем их мире нового религиозного сознания и христиански устроенного быта. «Языческой скверне» они противопоставляли иной, на строгом соблюдении заповедей христианства устроенный быт, реализуя его в своей личной жизни, объединяясь с подобными себе ревнителями христианства, чтобы общими усилиями создать в недрах все еще ослепленного язычеством общества обители праведного существования – монастыри, подающие пример христианского, «богоугодного» быта. Создаваемые такими подвижниками монастыри назывались «мужскими» и строились в городах или городских окрестностях.
Подвижнический дух жил в этих монастырях, пока борьба с языческими традициями являлась чрезвычайно важным, общественно необходимым делом, играла огромную роль в процессе формирования русского раннефеодального государства. С исчезновением условий, вызывавших эту борьбу, такие монастыри потеряли вдохновляющую на подвиг идею. Безыдейной, социально бесплодной стала жизнь этих монастырей и подвижнический дух покинул их.46
