Курсовая работа: Взаимосвязь культуры и семантики языка

Самое существенное с точки зрения данной работы - это то, что предлагаемые здесь толкования значений будут формулироваться преимущественно (хотя и не исключительно) на основе перечисленных выше элементов.

Отступления от общей стратегии, вообще избегаемые, делаются в целях большей ясности и удобочитаемости формул. Например, в главе 2, посвященной «моделям дружбы», такие слова, как father отец’, mother ‘мать’, child ‘ребенок’, будут использоваться так, как если бы они были семантически элементарны; то же относится к слову country ‘страна, деревня’ из глав 3 и 4.

Помимо этих сознательно введенных исключений, следует также упомянуть, что выделенные элементарные смыслы могут быть представлены разными формами, или «аллолексами», а также по-разному использовать имеющиеся у них «факультативные валентности». Оба эти момента вместе с важной проблемой полисемии будут кратко рассмотрены ниже. Но сначала я скажу несколько слов о грамматике элементов, не менее важной для толкования значений, чем множество самих элементов.

В том, что говорилось до сих пор, главный акцент падал на элементы: элементарные концепты, неопределяемые слова. Но для того чтобы сказать что-то осмысленное, нам нужны не только слова: нам нужны предложения, в которых слова осмысленным образом сочетаются друг с другом. Аналогичным образом, чтобы помыслить что-то, нам нужно нечто большее, чем «концепты»: нам нужны осмысленные комбинации концептов. Старая метафорическая формула Лейбница: «алфавит человеческих мыслей», несмотря на ее очевидную ограниченность, оказывается в данном случае достаточно полезной. Элементарные концепты - это компоненты, которые, для того чтобы быть способными выражать значение, должны тем или иным образом комбинироваться.

Например, неопределяемое слово want хотеть’ выражает некоторый смысл, только если оно помещено в определенную синтаксическую рамку, такую как «I want to do this» («я хочу это сделать»). Постулируя элементы Я, ХОТЕТЬ, ДЕЛАТЬ и ЭТО в качестве врожденных и универсальных элементарных концептов, я также постулирую врожденные и универсальные правила синтаксиса - не в смысле некоторого не поддающегося интуитивной верификации формального синтаксиса а lа Хомский, а в смысле интуитивно верифицируемых моделей возможных комбинаций элементарных концептов.

Если мы хотим объяснить смысл такого предложения, как «I want to do this», не носителю языка, то лучше всего предъявить ему семантически эквивалентное предложение на его собственном языке. Например, для русского можно предложить следующее равенство:

I want to do this = Я хочу это сделать,

где я соответствует слову I, хочу (1-е ед.) - слову want, это - слову this и сделать - слову do и где сочетание я хочу соответствует сочетанию I want, словосочетание это сделать - словосочетанию to do this, а все сочетание я хочу это сделать — всему сочетанию I want to do this.

Таким образом, универсальный синтаксис занимается универсальными комбинациями универсальных элементарных концептов. С формальной точки зрения грамматические особенности английского и русского предложений сильно различаются. Но формальные различия такого рода ничуть не умаляют общую семантическую эквивалентность рассмотренных двух предложений, основанную на эквивалентности самих элементов и правил их сочетания.

Таким образом, принятая в настоящей работе теория постулирует существование не только врожденного и универсального «лексикона человеческих мыслей», но также и врожденного и универсального «синтаксиса человеческих мыслей». Эти две гипотезы, вместе взятые, равносильны постулированию чего-то такого, что можно было бы назвать «языком мысли», или «Lingua mentalis». Именно этот универсальный «lingua mentalis» предлагается и испытывается в качестве практического метаязыка (ЕСМ) для описания и сопоставления значений.

Полисемия чрезвычайно распространена в естественном языке, а общеупотребительные повседневные слова - включая неопределяемые -особенно к ней расположены. Семантический элемент нельзя поэтому идентифицировать путем простого указания на неопределяемое слово. Он может быть идентифицирован лишь относительно соответствующих иллюстративных предложений. Например, английское слово move ‘двигаться’ имеет, по меньшей мере, два значения, иллюстрируемых следующими примерами:

А. I couldn’t move ‘Я не мог двинуться/двигаться’.

В. Her words moved me ‘Ее слова меня тронули’.

Из этих двух значений только (А) предлагается в качестве семантического элемента.

Теория ЕСМ не требует, чтобы для каждого элементарного смысла в любом языке нашлось бы отдельное слово - если отсутствие отдельного слова для данного элемента может получить убедительное (принципиальное и последовательное) объяснение на основе полисемии. Особенно важную роль играет в этой связи понятие грамматических моделей (grammatical frames) [11, C. 80].

Термин «аллолексия» имеет в виду тот факт, что один и тот же смысловой элемент может быть выражен в языке двумя или несколькими различными способами. Точно так же как слово (или морфема) может быть связано с двумя (или более) разными значениями, одно значение может располагать двумя или более различными лексическими экспонентами. По аналогии с «алломорфами» и «аллофонами» различные экспоненты одного и того же элемента называются в теории ЕСМ «аллолексами». Например, в английском языке I и me являются аллолексами одного и того же элементарного концепта (в латинском ЕСО, в русском Я). Нередко аллолексы одного элемента находятся в дополнительном распределении; например, в латыни три формы - hic, haec, hoc - аллолексы одного и того же элемента (это), и выбор между ними определяется грамматическим родом возглавляющего существительного. В частном случае один элемент может сочетаться с другим, и от характера сочетания часто зависит выбор одного из множества аллолексов. Например, в английском комбинация элементов НЕКТО ВСЕ реализуется как everyone или everybody, а комбинация ВСЕ и НЕЧТО реализуется как everything. В этих конкретных контекстах -one и -body могут рассматриваться, наряду с someone, как аллолексы элемента НЕКТО, а -thing может рассматриваться, наряду с something, как аллолекс элемента НЕчТО. Особенно важную роль понятие аллолексии играет в предусматриваемом теорией ЕСМ подходе к словоизменительным категориям. Например, формы am doing, did и will do [формы наст. продолженного, прошедшего и будущего времени от глагола do ‘делать’], употребленные без временного адъюнкта, передают различные значения, но в сочетании с временными адъюнктами now ‘теперь’, before now ‘раньше’ и after now ‘потом’, как в предложениях А, В и С , они находятся в дополнительном распределении и могут рассматриваться как аллолексы одного и того же элемента ДЕЛАТЬ:

А. I am doing it now ‘я это делаю сейчас’.

В. I did it before now (earlier) ‘я (с)делал это раньше’.

С. I will do it after now (later) ‘я сделаю это потом (позже)’.

Именно поэтому можно говорить о семантической эквивалентности предложений ЕСМ разных языков, хотя словоизменительные категории этих последних могут существенно различаться.

Понятие «факультативности валентностей» имеет в виду различные сочетаемостные модели, находящиеся в распоряжении одного и того же элемента. Например, элемент (С)ДЕЛАТЬ может встречаться в следующих комбинациях:

А. X нечто сделал.

В. Х нечто сделал человеку Y.

С. Х нечто сделал (вместе) с человеком Y.

Очевидно, что «делание чего-то кому-то» или «делание чего-то с кем-то» предполагает «делание чего-то». Тем не менее предложения В или С невозможно проанализировать через А и еще что-то. Следует поэтому признать, что в каждом случае различие в значении связано с целым предложением, а не с предикатом, как таковым, и что все три предложения действительно включают один и тот же предикат (ДЕЛАТЬ), хотя и реализуют неодинаковый выбор из факультативных валентностей этого предиката.

Проект создания «естественного семантического метаязыка», базирующегося на естественных языках и в то же время в определенном смысле независимого от них всех, может показаться утопическим. Поэтому важно отметить, что основания такого метаязыка уже заложены целенаправленной работой, проводимой в последние тридцать с лишним лет видными учеными-лингвистами, и что полученные результаты, которые можно считать последовательными приближениями к эффективному ЕСМ, испытывались на многих языках, включающих такие разные языки, как китайски , японский , малайский , австронезийский язык мангап-мбула и австралийские языки янкуньтьятьяра и аррернте .

Построение естественного семантического метаязыка было и остается постепенным процессом. В отличие от более умозрительных семантических теорий, теория ЕСМ постоянно ищет подтверждения - или опровержения - в широкомасштабных дескриптивных проектах. Например, в семантическом словаре English speech act verbs [«Английские глаголы речевых актов»] мы попытались проанализировать значение более двух сотен английских глаголов; позднее в серии статей, посвященных другой концептуальной сфере, аналогичному анализу была подвергнута по меньшей мере сотня английских слов, обозначающих эмоции.

Дескриптивные проекты такого рода выявляют неадекватны моменты (так же как и сильные стороны) последовательных версий ЕСМ, а также позволяют яснее увидеть возможные направления его будущего развития. Пожалуй, наиболее важными из них оказались изменения, направленные в сторону дальнейшего упрощения и стандартизации синтаксиса толкований, непосредственно связанные с поисками универсальных синтаксических моделей.

Данная работа может рассматриваться как еще одна опытная проверка, поскольку она пытается исследовать несколько семантических сфер нескольких языков с позиций (новейшей версии) естественного семантического метаязыка. На этот раз в фокусе внимания находится интерпретация культур (через ЕСМ), не ЕСМ как таковой. Это означает, что опытной проверке подвергается ЕСМ как орудие описания, а не как абстрактная система; впрочем, эти два аспекта процесса верификации, разумеется, тесно связаны.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Уатноу и другие отмечают, что «при всех успехах информатики и вычислительной техники, открывших для исследования ряд новых областей, мало что нового прибавилось к нашим знаниям о моделях культуры» авторы ставят вопрос о том, «возможно ли вообще построить анализ культуры таким образом, чтобы он был источником социально-научного, доступного верификации знания, или же изучение культуры обречено на то, чтобы оставаться спекулятивным мероприятием» .

Эта работа ставит своей целью показать, что культурные модели могут быть подвергнуты неспекулятивному, допускающему возможность проверки исследованию с помощью лингвистической семантики, основанной на эмпирически установленных языковых и концептуальных универсалиях. Она также выступает в защиту взгляда относительно важности слов, которые в наши дни принято называть «изолированными», «расплывчатыми», «статичными» и, соответственно, отвергать в пользу «таскономий» («taskonomies»), «повседневной практики», «дискурса», «схем», «прототипов» и т. д. Например, Вассманн пишет:

Открытие когнитивной антропологии привело к широкому распространению новой терминологии: ‘категория’ и семантический атрибут’ вытеснены ‘схемой’, ‘прототипом’ и ‘пропозицией’. ...Так что, хотя язык продолжает оставаться в центре внимания, к нему подходят иначе: к нему не относятся больше как к лексикону, он изучается в повседневном общении как 'дискурс', из которого должны делаться выводы относительно подразумеваемого 'сообщения'.

Но между изучением значения слов и изучением повседневного дискурса и повседневной познавательной деятельности нет конфликта. Напротив, как стремится показать эта работа, лексикон есть наиболее ясное из возможных руководств к пониманию повседневной познавательной деятельности и моделированию повседневного дискурса.

Например, основные модели японского повседневного дискурса и отраженные в них японские «культурные сценарии» тесно связаны с семантикой японских ключевых слов, таких как enryo или wa, а основные модели англоавстралийского повседневного дискурса тесно связаны с такими словами австралийского английского, как whinge, bullshit и bloody. В некотором смысле, слова такого рода являются конденсированным введением в модели дискурса, представляя самую суть некоторых видов повседневной практики в кристаллизованной форме.

Хотя такие ученые, как Вассманн, недооценивают важность лексики, их позицию, по крайней мере, нельзя назвать откровенно враждебной; однако нет недостатка и в настоящих врагах «слов». Например, Симон Дюринг, профессор английского языка в Мельбурнском университете, критикуя «Оксфордский словарь английского языка», высказывает следующие полемические замечания о соответствующем понятии: «Слова, каким бы странным это ни могло кому-нибудь показаться, вообще не имеют фиксированных и подлинных значений. Это не столько жесткие десигнаторы конкретных значений, сколько постоянно меняющие свою значимость единицы, используемые для построения словосочетаний или предложений. Разумно говорить, что слово имеет особое ‘значение’ в каждом случае своего употребления».

В некотором смысле верно, что слова не имеют «фиксированных» значений, поскольку значения слов меняются. Но если бы они всегда были в «текучем» состоянии и не имели бы «подлинного» содержания, они бы не были способны к изменениям. Как стремится показать эта работа, слова на самом деле имеют идентифицируемые, «подлинные» значения, точные очертания которых могут быть установлены на эмпирической основе, путем изучения сферы их употребления. Разумеется, эти значения меняются, но само это изменение тоже можно изучать и описывать, только если понимать, что есть чему меняться. Расплывчатыми, текучими и лишенными ясного содержания являются не слова, а то недавно появившееся теоретизирование по поводу слов, которое (излишне говорить) не поддержано широкомасштабным систематическим исследованием словарного состава хотя бы одного языка.

Это иллюзия - думать, что мы достигнем лучшего понимания культур, если отвергнем сепировское фундаментальное прозрение насчет того, что «лексика - очень чувствительный показатель культуры народа». Напротив того: мы лучше поймем культуры, если будем основываться на этом прозрении и научимся исследовать словарь более глубоко, более строго и в более широкой теоретической перспективе.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1.    Алпатов В.М. Об антропоцентрическом и ситемоцентрическом подходах к языку. – Вопросы языкознания, 1993, № 3

2.   Апресян Ю. Д. О языке толкований и семантических примитивах // Вопросы языкознания. 1994. № 4.

3.   Баранов А.Н. Автоматизация лингвистических исследований: корпус текстов как лингвистическая проблема. Русистика сегодня, 1998, № 12 Баранов А.Н. Введение в прикладную лингвистику. М., 2000

4.   Баранов А.Н., Паршин П.Б. Языковые механизмы вариативной интерпретации действительности как средство воздействия на сознание. – В кн.: Роль языка в средствах массовой коммуникации. М., 1986

5.   Баранов А.Н., Паршин П.Б. Варианты и инварианты текстовых макроструктур (к формированию когнитивной теории текста). В кн.: Проблемы языковой вариативности. М., 1990

6.   Вежбицкая А. П. Понимание культур через посредство ключевых слов. М., 2001.

7.   Городецкий Б.Ю. Актуальные проблемы прикладной лингвистики. – В кн.: Новое в зарубежной лингвистике, вып. ХII. М., 1983

8.   Звегинцев В.А. Теоретическая и прикладная лингвистика. М., 1968

9.   Караулов Ю.Н. Общая и русская идеография. М., 1976

10.       Кибрик А.Е. Прикладная лингвистика. – В кн.: Кибрик А.Е. Очерки по общим и прикладным вопросам языкознания. М., 1992

11.       Леонтьева Н.Н. Семантика связного текста и единицы информационного анализа. – Научно-техническая информация, сер. 2, 1981, № 1

12.       Пиотровский Р.Г., Бектаев К.Б., Пиотровская А.А. Математическая лингвистика. М., 1977

13.       Шайкевич А.Я. Дистрибутивно-статистический анализ в семантике. – В кн.: Принципы и методы семантических исследований. М., 1976

14.       Щерба Л.В. Опыт общей теории лексикографии. – В кн.: Л.В.Щерба. Языковая система и речевая деятельность. М., 1974