Дипломная работа: Социология невежества
Как уже сказано, современная гильдия не действует открытым образом и не объявляет себя закрытым объединением, располагающим тайной града, как это было в свое время в Эйн-Геди. Тем не менее существуют тайны, которые запрещено открывать посторонним, тайны, хранящиеся как строгий секрет внутри сообщества, что обусловлено сразу двумя сторонами общинной жизни: профессиональной и социальной. Например, правила врачебной этики, которые упомянуты в известной клятве Гиппократа или параллельной ей клятве Асафа, вероятно, не соблюдаются всеми без исключения врачами, однако существует тайное правило, которое врачебная этика считает непреложным, гласящее, что врачу не следует распространять порочащие сведения о своем коллеге и выносить сор из избы, рассказывая о том, что произошло во время закрытого консилиума, в операционной и т.п. То же самое относится ко многим другим профессиональным сообществам, у которых существуют строгие неписаные правила, и суть этих правил заключается в том, что каждое сообщество сохраняет за собой некоторые профессиональные тайны, являющиеся частью социального потенциала корпорации, претендующей на определенное положение внутри того социального слоя, из которого формируется это сообщество.
Таким образом, в современной науке мы опять встречаемся, уже в новой метаморфозе, с тем противоборством, о котором мы говорили в самом начале, — с противоборством между открытым знанием и знанием закрытым. Ибо, на первый взгляд, именно наука или современные научные профессии, провозглашающие себя отраслями, базирующимися на прозрачных и ясных критериях, доступных проверке и критике каждого, кто разбирается в этом, являются обладателями открытого знания. И при этом, в силу очень быстрого развития и постоянного усложнения знания, многие разделы этого знания, несмотря на идеал открытости, совершенно не зафиксированы в письменном виде.
Например, из всех учебников физики следует, что суть экспериментального метода заключается в том, что эксперимент может быть повторен любым человеком. Фактически же лабораторный опыт, приобретение навыков лабораторной работы в значительной мере требуют того, что социологи называют «безмолвным знанием», — то есть такого знания, которое вовсе не может быть наглядно выражено и которое связано с развитием шестого, дополнительного чувства, благодаря которому становится ясным, каким образом лабораторный опыт в организационном аспекте можно довести до успешного конца. Это такие вещи, которые не связаны напрямую с результатами опыта, однако весьма существенны для его удачного проведения. Сюда входит и знание психологии, то есть умение согласовывать деятельность работников лаборатории. Ибо современный эксперимент — это работа, которая все в большей и большей степени становится коллективной.
Уже само по себе современное оборудование требует некоторого времени, подобного периоду инициации, которое ученик, или как выражались в старину, подмастерье, обязан посвятить не овладению какими-то сокровенными профессиональными тайнами, а постижению теоретических методов и, что не менее важно, практических навыков профессии.
Опыт в современной физике перестал быть достоянием любого культурного человека. Не всякий способен понять, что произошло во время этого опыта, и дать оценку его результатам на основании специальных методик. Ученый нашего времени, проводя эксперимент, будет говорить о каких-то квантах, не поддающихся общепонятному определению, о каких-то частицах и античастицах, и поведет речь, используя такие выражения, которые являются не только жаргоном во многих смыслах закрытой сферы знания, ни и профессиональным языком, понятным лишь тому, кто целиком и полностью погрузился в глубины этой профессии. Это значит, что человек может ухватить суть этих вещей тогда и только тогда, когда он овладеет внутренними секретами профессии. Все же остальные, в соответствии с природой вещей, осуждены на непрерывное невежество и должны довольствоваться только теми крохами, которые профессионал, первосвященник профессионального знания, готов будет из милости уделить непосвященным, соблаговолив написать популярную брошюру, излагающую профессиональные проблемы более ясным и доходчивым языком, чем язык статьи, обращенной к адептам этой закрытой профессии.
Такая узко профессиональная статья, доводы которой, как представляется, должны быть прозрачны и доступны для каждого, содержит в себе гипотезы, практические рекомендации и размышления, которые невозможно выразить словами. И возникает вопрос, каким образом сегодня в узко профессиональных сферах умудряются различать между интересными и малоинтересными проблемами, как выясняют, что представляет собой интерес, а что интереса не представляет. Разумеется, здесь невозможно найти прозрачные критерии, соответствующие идеалу науки. Это относится к области интуиции, к области неформального соглашения между современниками, работающими в лучших университетах и подвизающихся в той или иной профессии. Это такое соглашение, которое эти люди, даже если они соберутся все вместе, не сумеют ясно и недвусмысленно сформулировать. То же самое относится к методам лабораторной работы, к способам аргументации. Несмотря на то, что идеал твердит об абсолютной прозрачности знания, о возможности повторить любой опыт и проверить любое предположение, тем не менее внутри каждой профессии все в большем и большем количестве накапливаются секреты, сильно напоминающие тайны города, которые имелись в Эйн-Геди. И даже если иногда возникает впечатление, что таких секретов нет, что знание является открытым и лишь по чистой случайности некоторые достигли знания, а некоторые его не достигли, — в любом случае причина такого положения вещей в том, что существуют люди, для которых это знание недоступно.
Невежество и религиозная жизнь
Религиозная жизнь, как принято думать, связана с пребыванием человека пред лицом чего-то неведомого, чего-то в известном смысле непознаваемого, и это составляет часть религиозной жизни, согласно любым представлениям о ней, — как тем, которые складываются изнутри, в рамках самой религиозной жизни, так и тем, которые формируются снаружи, на основе тех или иных социологических взглядов. Однако следует отличать неведомое, относящееся к сфере мировоззрения, к сокровенно-мистическим аспектам бытия, от того явления общественно-религиозной жизни, в рамках которого формируется разница между знаниями, доступными для отдельных лиц, социальных слоев и различных групп, принадлежащих к одной религии, и (а это непосредственно относится к нашей теме) знаниями, которые должны оставаться недоступными. Мы сталкиваемся здесь с намеренной преемственностью невежества, которая временами базируется на утаивании информации от профанов, (уместно вспомнить, что понятие профана сформировалось внутри религиозной жизни), а временами достигается посредством дезинформации, когда те, кто имеет доступ к информации (а к ним относятся люди, входящие в узкую группу наследников и хранителей знания) не только скрывают тайны от непосвященных, но помимо этого стараются, руководствуясь разными соображениями, распространять среди невежд заведомо неверную или неполную информацию, и это является одной из сторон иерархического бытия многих религий, как древних, так и современных. Быть может, следует осветить эти вещи несколько по-иному. В начале этого века Рудольф Отто в своей знаменитой книге «Идея святости» попытался охарактеризовать сущность религии такими словами: «таинственное вызывает страх», «неведомое пугает». С одной стороны, правильно, что религиозное бытие, как то, которое создало свои институты, так и то, которое их не создало, постоянно сталкивается с абсолютно неведомым, но, с другой стороны, если бы это неведомое, это непознаваемое совершенно было не связано с человеческой жизнью, то оно не имело бы для людей никакого значения. И очевидно, что существует постоянная потребность в компромиссах того или иного рода между этим неведомым и реалиями нашей повседневной жизни — компромиссах, которые должны осуществляться либо специально для этого подготовленными людьми, располагающими большими знаниями, чем люди толпы, либо другими путями, принимающими ту или иную форму, являющимися открытыми в большей или меньшей степени.
В начале 1 столетия до нашей эры римский энциклопедист Варрон в своей большой книге «О делах божественных и людских», книге, которая, возможно, является первым исследованием религий, утверждал, что существует три вида религии: народная религия, политическая религия и естественная религия, выражаясь его словами: теология мифика, теология политика и теология натуралис.
Отсюда, между прочим, ведут свое происхождения два понятия, широко используемые и ныне: политическая теология и естественная религия. Сам же Варрон, как представляется, почерпнул эти понятия для своей классификации из философии стоиков. Так это или нет, но употребляя выражение «народная религия», Варрон имел в виду, что толпа суеверна, принимает за чистую монету мифы о богах, баснословные рассказы, часть которых лишена смысла, и вовлекается в религиозную жизнь или сторонится ее в силу своей природы. Религия толпы — это религия суеверий и предрассудков. И у предрассудков этих имеется некоторая положительная функция, ибо это единственная форма религии, понятная толпе.
От религии толпы, религии злостного невежества, отличается политическая религия. В центре она помещает городских богов, которым обязан поклоняться всякий человек, не потому, что он в них верит, а потому, что, служа им, он демонстрирует свою лояльность государству. Вопрос — «Неужели ты веришь в городских богов?», обращенный к просвещенному греку, столь же бессмыслен, как вопрос, обращенный к современному американцу: «Неужели ты веришь в государственный флаг?» Ведь американский гражданин обязан выказывать свое почтение флагу, отнюдь не считая, что флаг обладает каким-то высшим бытием.
Кроме этих видов религии, существует еще естественная религия, представляющая собой некий концентрат, некий минимум той веры, который присущ каждому человеку, так сказать, по природе. Образованный грек или римлянин конца древнего времени верил в то, что все на свете религии являются разными названиями этой природной веры. Об этом нам ясно говорит Августин, влагая в уста языческого философа следующие слова: «Разве есть на свете такой безумец, который откажется признать, что существует только один Бог, создавший небо и землю, которому под разными именами поклоняются все?» Таково было принципиальное убеждение почти всех образованных греков и римлян конца древнего времени. Не совсем справедливо утверждать, что иудаизм и христианство были единственными монотеистическими религиями среди океана язычества.
Истина заключается в том, что античная мысль, от Ксенофана до Плотина, действительно пришла к идее единобожия, как в аспекте сущности, так и в аспекте множественности. Похоже, что это признавали и отцы церкви, и наши мудрецы. В трактате «Авода зара» есть известное место, где упоминается о неком Зеноне, сказавшем рабби Акиве: «Мое сердце и твое сердце ведают, что языческое служение бессмысленно...» Лишь в средние века сложилось убеждение, что иудаизм и христианство — это единственные монотеистические религии в море идолопоклонства. И действительно, рабби Шломо Ицхаки, комментируя это место из Талмуда, говорит о Зеноне: «Он был евреем».
Здесь следует сказать, что различие, важное для нашего обсуждения, не связано напрямую с теологическими воззрениями, поскольку монотеистические представления, которые в том или ином виде существовали в умах или сердцах античных мыслителей, появились очень рано. Это различие прежде всего связано с тем, что греческий или римский мыслитель чувствовал, что нельзя распространять идею единобожия среди рабов и вольноотпущенников, ибо разрушение общепринятых представлений нанесет большой ущерб обществу и нравственности. Брешь в этом направлении была пробита тогда, когда, благодаря еврейским прозелитам и ранним христианам, упомянутые идеи стали внедряться во все социальные слои общества и широкое распространение получило раннехристианское представление о том, что знание является достоянием каждого. Именно в этом состояло новшество, а не в самих по себе монотеистических идеях.
Социальные аспекты здесь сочетаются с религиозными. И действительно, в чем различие между иудаизмом и христианством, с одной стороны, и идолопоклонством, с другой? Несомненно, что не в числе богов, ибо как об этом сказал блаженный Августин? — «Какая разница, поклоняется земной и сатанинский город одному Богу или многим богам». Различие заключается в том, что языческий бог — это бог пассивный. Он не действует ни в истории, ни в природе, и все его значение сводится к сохранению мировой гармонии, в то время как Бог иудаизма и христианства — это нравственная личность, действующая в истории, и такое представление оскорбляло эстетические чувства античных мыслителей, как видно из высказывания одного языческого автора 2 века, который резко полемизировал с христианством: «Вы, христиане и иудеи, смотрите под углом зрения лягушек и болотных червей. Вы действительно считаете, что Бог забросил свои исконные занятия, состоящие в поддержании космического порядка и движения звезд, для того, чтобы обратить все свое внимание на дела маленького и грязного провинциального народа?»К этой религиозной точке зрения присоединяется социальная. Ибо нравственная личность, действующая в истории, предполагает не только размышления о Боге, но и, прежде всего, знание его воли. А знание его воли — это дело, касающееся каждого верующего человека.
Если так, то у невежества в иудаизме, как, впрочем, и в христианстве, имеется специфическая функция, отличающаяся от функции невежества в эллинистическо-римском мире. В эллинистическо-римском мире невежество представляло собой интегральную часть народной религии. И это не потому, что люди толпы были не в состоянии постичь религию философов, естественную теологию, а потому, что им было запрещено постигать ее. Они должны были оставаться в невежестве, чтобы ничто не мешало им выполнять свои функции, занимать то место в обществе, которое им пристало. Рабу нельзя было иметь ту же самую религию, что и свободному. Напротив, в иудаизме, и сходным образом в христианстве, у невежества абсолютно иное предназначение, как положительное, так и отрицательное. Что касается еврейского мира, то существовавшее в нем невежество или незнание закона, как мы можем убедиться, рассматривая эпоху царей, являлось частью религиозной жизни черни, тех, кто не принадлежал к священству. При этом оговаривалось, что такое положение вещей не является идеальным. Идеальное представление было таково, что все сыны Израиля или же все еврейские первенцы — это священники. Идеальное представление гласило: «О, если бы все евреи были пророками!», поскольку весь еврейский народ — это пророки. Идеальное представление, как мы видели, стало превращаться в реальное положение вещей, начиная с великой революции во времена Эзры и позже. Однако в народе оставались периферийные группы населения, которые как бы не принимали участия в знании, как из-за отсутствия посредников, так и из-за своего социального положения.
Здесь следует указать на две большие группы; об одной из них можно говорить лишь постфактум, а именно о простолюдинах, «амей ѓа-арец». По сути дела, амей ѓа-арец — это не те, кому не полагается знать, а те, кто фактически лишен знания. И поэтому иногда, хотя это и не было распространенным явлением, можно услышать о вещах, которые запрещено говорить простолюдинам. Все, что тем или иным способом умаляет или отрицает достоинство мудрецов и знатоков, не должно было предаваться всеобщей огласке. Были даже такие фрагменты, которые остерегались переводить на язык, употребительный уже в течение нескольких поколений, хотя перевели уже все Пятикнижие, — что было вызвано, быть может, страхом перед возникновением теологических или прочих ошибок.
Проблематичным было также положение женщин. О статусе женщины имелись разные мнения, среди которых, наряду с воззрением 1 века, настоятельно рекомендующим женщинам изучать Тору, существуют такие точки зрения, как, например, мнение рабби Элиэзера: «Пусть лучше сгорят слова Торы, но не будут переданы женщинам», и т. п. Считалось, что женщина не способна использовать свое знание Торы для возвышенных и достойных целей, и поэтому лучше, чтобы она ее вовсе не учила. Разумеется, такой вердикт не являлся абсолютным запретом ни в эпоху мудрецов Талмуда, ни в более поздние времена, но он имел некоторое влияние, и понятно, что никто не заботился о том, чтобы обучать женщин Торе, а кое-где им даже не позволяли учиться. Следовательно, уже в древнее время возникли такие сферы, в которые нельзя было вторгаться, и такие социальные круги, которые не имели доступа к знанию.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11
