Реферат: Теоретические аспекты делового общения

Обратим внимание, что добродетель никогда не лежит на равном рас­стоянии от обоих полюсов. Щедрость все же ближе к расточительству, чем к скупости. Благородство дальше от кичливости, чем от приниженности. Скромность ближе к стеснительности, чем к бесстыдству. Словом, здесь речь идет именно о золотой середине в смысле золотого сечения, которое всегда несколько смещено к одному из концов соответствующего отрезка. Добродетель противоположна по смыслу одному из качеств, между кото­рыми она заключена, а другое из них есть доведение этой добродетели до абсурда,

Этика Аристотеля в принципе не утилитарна, ибо она не учит получе­нию блага (хотя бы наивысшего), но требует достичь определенного внут­реннего состояния (стать добродетельным). Абсолютным благом здесь ока­зывается достижение некоего желаемого и определяемого в рамках этики состояния души. Оцениваются с позиции этики не столько поступки, сколь­ко человек как целое (см. также разд. 2.2.5.2 гл. 2).

Общественный характер этики смещает центр рассмотрения с мораль­ного контроля над поступками на формирование добродетельной лично­сти. В этом процессе существенную роль играют свободная воля и разум.

Прямым продолжением эвдемонистских этических доктрин является эволюционная этика Герберта Спенсера. Последнему совершенно чуждо представление об абсолютности этических ценностей или, по крайней мере, их соотнесение с абсолютом, который он не отрицает, но полагает совершенно непознаваемым.

Книга Спенсера "Основания этики" построена по логике "от низшего к высшему". В его теории, опирающейся на исследование поведения пред­ставителей животного мира — от одноклеточных до человека, — устанав­ливаются эмпирически наблюдаемые законы жизни. Из этих законов Спен­сер пытается вывести понятие блага как того, к чему стремятся живые существа, демонстрируя свои стремления в поведении. Этика, с точки зрения Спенсера, служит развитию жизни, которую следует изучать, что­бы установить ценностные ориентиры. Мораль, таким образом, не явля­ется укорененной в абсолюте, но возникает в процессе развития и при­способления живых существ. Задача Г. Спенсера состоит в разработке "рациональной этики", которая путем научного исследования феномена жизни определяет, какое поведение следует считать хорошим, а какое -дурным.

Цель поведения живых существ Спенсер усматривает в приспособле­нии их к внешним условиям, обеспечивающим не только самосохранение индивидов и популяций, но и достижение наибольшей полноты жизни. Развитие человека достигает, по Спенсеру, наибольшей возможной для него высоты, когда его поведение обеспечивает достижение "наибольшей суммы жизни" для себя, для своих детей и для своих собратьев. Поведе­ние, способствующее достижению этой цели, субъективно переживается как удовольствие, а успешное достижение цели — как счастье.

В этике Спенсера субъективное переживание удовольствия объективно служит самосохранению как самого субъекта, так и общества в целом. В частности, духовные стремления с этой точки зрения одновременно слу­жат источником удовольствия и средством самосохранения.

Идеалом человеческой организации в этой системе служат муравейник или улей, когда счастье каждой особи определяется совместной заботой о сохранении целого. Общество в этом случае являет собой сумму составля­ющих его субъектов, но ни один из субъектов не обладает самодовлеющей полнотой или целостностью в себе.

Способность воспроизводить в уме чужие удовольствия и страдания, наблюдая их внешние телесные проявления и сопоставляя с собственны­ми внутренними переживаниями, Спенсер называет симпатией. Социальная эволюция должна приводить ко все большей взаимозависимости людей, когда личное благо каждого оказывается в зависимости от блага других и способности сотрудничать с ними.

Тем самым симпатия становится средством достижения личного прак­тического блага, а на следующем этапе сама становится источником удо­вольствия. Таким образом, симпатия, или альтруизм, возникает в каче­стве полезного для самосохранения особи и вида в целом приспособления. Оказывается, что человеку бывают выгодны самоограничения в пользу других людей. Сначала это осознание возникает под влиянием страха наказания властью или Богом, а затем оно переходит в более высокую форму симпатии, несущей награду в ощущении ее как таковой.

Возникновение гедонистических и эвдемонистских концепций этики, признающих получение удовольствия главной целью и смыслом суще­ствования человека, было в свое время крупным достижением философ­ской мысли. Оно позволило рассматривать очевидные с точки зрения про­стого здравого смысла блага (богатство, почести, здоровье, хорошая ре­путация, высокий социальный статус и т. п.) в контексте их отношения к высшему благу. В этом контексте становится ясно видимой вся относи­тельность и даже иллюзорность этих "очевидных" благ. Элементарное фи­лософское обсуждение проблемы показывает, что ни одно из этих благ, каким бы привлекательным оно ни казалось, не может претендовать на роль высшего, а тем более абсолютного блага. Бесспорно, что здоровье есть благо. Однако здоровый человек своего здоровья не замечает, а если он превращает свою жизнь в путь достижения этого блага, то этим иска­жает собственное существование. Ясно, что здоровье нужно для того, что­бы вести активную жизнь, в том числе получать какие-то удовольствия от этой жизни. То же самое или примерно то же самое можно сказать и о других частных очевидных видах блага.

Кроме того, человеческий опыт давно знает ситуации, когда принесе­ние в жертву здоровья, богатства, репутации — любого конкретного вида блага оказывалась безусловно этически оправданной. Отсюда уже вытека­ет, что абсолютное, или высшее, благо не может быть определено натура­листически как один из конкретных видов блага. Категория удовольствия, казалось бы, решает эту проблему. Однако, как видно из попыток стоиков и Аристотеля отождествить удовольствие с добродетелью, подкрепить пер­вое некоей более глубинной опорой, уже тогда возникали сомнения в правомерности абсолютизировать категорию удовольствия.

Попытка свести высшее (абсолютное) благо к удовольствию или даже к счастью вызывает серьезные возражения двух видов. Первое из них со­стоит в том, что удовольствие как симптом удачного (в том числе и эти­чески точного) действия ошибочно принимается за истинную цель этого действия. Например, работа над литературным произведением, так же как и размышление над трудной научной проблемой, являясь сама по себе удовольствием, не должна элиминировать достижения конечной цели этих действий. Удовольствие в этом случае является скорее наградой, нем мотива­цией, даже если поступающий ясно осознавал, что он будет испытывать положительные эмоции, удачно завершив начатые действия.

В этической системе И. Канта даже считается, что поступок, непосред­ственно приносящий радость, не может оцениваться в этических катего­риях, ибо его побудительной причиной служит не стремление к доброде­тели, а личное удовольствие. Отнюдь не обязательно занимать столь ригористичную позицию: в ней есть свои минусы, но следует помнить о том, что стремление к удовольствию не столь безобидно, ибо может при­вести к подмене этически правильного выбора приятным.

Не случайно и стоики, и Аристотель подчеркивали, что единственное достойное человека удовольствие — это удовольствие от добродетельного поступка. Не оно является критерием хорошего выбора, а только хороший выбор способен доставлять подлинное удовольствие.

Второе возражение против эвдемонистского обоснования этики носит еще более глубокий характер. Конечно, есть люди, готовые получать ил­люзорные удовольствия — от наркотиков или даже от искусственного воз­буждения электрическими сигналами определенных клеток в мозге. Одна­ко ни один здравомыслящий человек, посмотрев на того, кто фактически выключен из реальности и погружен в мир искусственно возбуждаемых положительных эмоций, не захотел бы поменяться с ним местами. Зиг­мунд Фрейд пишет о том, что человеком движут два противоположных принципа — удовольствия и реальности. Реальный мир ограничивает воз­можность человека получать удовольствия и сталкивает его со страдания­ми. Но при этом принцип реальности не менее важен, чем принцип удо­вольствия, чтобы осуществить полноту человеческого бытия. Путь к правильной и полной жизни сопряжен с необходимостью преодолевать сопротивление реальности, и это сопротивление часто сопровождается болью и страданием. Поставить принцип удовольствия в качестве единственного регулятора своего поведения означает для человека отказаться от преодоления тех препятствий, которые действительный мир ставит на его жизненном пути, в том числе и на пути его совершенствования в добродетели.

Кроме того, человек не изолирован от себе подобных. Если рассматри­вать других людей лишь как средство для достижения собственного блага, то естественно натолкнуться на серьезное противодействие с их стороны. Даже всевластный тиран, успешно манипулирующий окружающими, ис­пытывает страх перед людьми, мучается подозрениями о тайном сопро­тивлении его замыслам. Тот же, кто видит в других равновеликие себе личности, безусловно сочтет необходимым соразмерять заботу о личном благе с наличием чужих интересов и стремлений, т. е. будет сознательно считаться с принципом реальности. При этом даже искреннее стремление считаться с благом других или действовать во имя этого блага может быть ложно понятым и вызвать резкое отталкивание. Такова реальность, с ко­торой приходится считаться.

Можно сказать, что принцип удовольствия, избранный в качестве един­ственной путеводной звезды, лишает человека самого главного удоволь­ствия -- моральной победы над тем злом, которое существует в мире. А именно эта победа делает человека истинно добродетельным, т. е. мораль­ным, существом. Принцип удовольствия, взятый в качестве морального нор­матива, оказывается саморазрушающимся. Дело не в том, что он негоден как таковой, — он просто недостаточен. Но нередко именно так и проявля­ется в мире зло — как недостаточное, неполное, ненастоящее добро.

В обычной жизни мы время от времени оцениваем нечто как благо, как хороший исход событий. Предпринимая какое-либо действие, мы полага­ем его хорошим, если оно привело к хорошему результату -- закончи­лось, по нашей оценке, благополучно, т. е. получением блага. Осмотрев больного, врач может сказать ему: "Вам было бы хорошо несколько дней провести в постели". Что значит здесь оценка "хорошо"? Нельзя же ска­зать, что при всех условиях для человека хорошо проваляться несколько дней в постели, приостановив любую более важную для него деятель­ность. Ясно, что речь идет лишь об условном благе, о благе, полезном для достижения некоего другого, более фундаментального блага, т. е. о чем-то являющемся благом при некоторых предполагаемых условиях.

Лежать в постели — это хорошо в данной ситуации для выздоровления. Но если на следующий день пациенту предстоит некое важное дело (на­пример, защита диссертации, которую всегда бывает трудно перенести на другой день), то этот пациент вполне может решиться, одевшись потеп­лее и приняв жаропонижающее средство, выйти из дома и отправиться на заседание ученого совета. (Случай, когда больной настолько слаб, что не может подняться с постели, здесь не нужно рассматривать, ибо личный выбор наилучшего действия тут отсутствует, а совет врача лежать в посте­ли совершенно излишен.) Так что и здоровье в данном случае выступает лишь как благо относительное, которым в известных пределах можно по­ступиться ради блага более предпочтительного.

Все этические системы ставят вопрос о том, что есть высшее, или абсолютное, благо, относительно которого можно оценивать все осталь­ные блага, служащие лишь средством для его достижения. Подобно тому как в экономике универсальным мерилом стоимости оказываются деньги или их золотой эквивалент, в этике таким мерилом оказывается высшее благо. Вот почему столь важную (можно сказать, принципиальную) роль в рассмотренных ранее системах играли категории удовольствия, счастья или добродетели как высшего блага.

Этическая система, основанная на принятии в качестве высшей цен­ности некоего полезного, непосредственно ощутимого блага, может быть названа утилитарной этикой. Утилитаризм, возможно наиболее распрост­раненная в наше время теория, в качестве философского фундамента имеет концепцию прагматизма, основным положением которой является тезис "истинно то, что полезно". Утилитаризм определяет моральную ценность поступка согласно его практическим последствиям. Утилитарной является этическая система Спенсера, утилитарными являются гедонизм и эвде­монизм в варианте Эпикура.

На основе утилитарной этики строятся многие тоталитарные общества (благо — все, что идет на пользу режиму). Но проблема здесь оказывается гораздо более глубокой. Любая власть, пытающаяся контролировать эти­ческую сферу, разрушает моральные ценности, превращая их в инструмент манипуляции. Тем самым общество превращается в аморальное. В нормаль­ном, или моральном, обществе властная структура сама должна контро­лироваться моральными нормами, но не имеет права формировать их и не должна апеллировать к ним как к инструменту.

Но вот что интересно: как бы ни отвечала утилитарная этика персо­нальной интуиции о том, что хорошо то, что помогает лично мне достичь высшего блага, в ней всегда ощущается некоторая стыдливость за прису­щий ей недостаток альтруизма, и она пытается доказать, что альтруизм логически вытекает из принимаемой утилитарной системы.

Один из основных доводов утилитаризма состоит в том, что все истин­но хорошее и доброе в конечном счете в высшей степени полезно, по-настоящему полезными оказываются только доброе и хорошее. Второй до­вод в том, что имеет место некая симметрия добра, т. е. то, что хорошо по отношению ко мне, в принципе хорошо по отношению к другим, а то, что плохо для меня, не следует совершать и в отношении других. По сути это означает, что справедливость одинакова для всех, что люди могут быть не равны по здоровью, способностям, богатству и другим возможно­стям, но все равны перед принципами справедливости. Эту мысль афори­стично выразил современный польский священник-доминиканец Мацей Земба: "Мы знаем, что люди разные, но верим, что они равны". Эта сим­метрия отчетливо выражена уже в десяти ветхозаветных заповедях, услы­шанных Моисеем на горе Синай от самого Бога и записанных им на скрижалях. Заповеди обращены ко всем без исключения, а иудейские пророки сурово обличали за их нарушения не только народ Израиля, но и царей.

Утилитарная теория включает теорию моральных обязательств как оче­видно необходимых в выполнении с точки зрения здравого смысла (за­щита окружающей среды, предоставление рабочих мест и т. д.).

Противоположностью утилитаризму служит этический абсолютизм, по­стулирующий абсолютный характер этических законов, не только не нуж­дающихся в оправдании пользой, но и прямо не совместимых с таковой. Наиболее полно абсолютизм выражен в этическом учении Иммануила Канта. В нем моральный закон, сравниваемый по своей непреложности с космическими законами, выражается как категорический императив. Ка­тегорический императив есть обращенное к каждому человеку нравствен­ное повеление, не зависящее ни от каких конкретных условий: места, времени и обстоятельств, так же как законы физики, управляющие дви­жением тел, не зависят от подобных условий.

Более того, Кант всячески подчеркивает, что полезность или прият­ность доброго дела выводит соответствующий поступок из сферы мораль­ных оценок, ибо такой поступок совершается не по велению абсолютного долга, выраженного категорическим (т. е. не связанным ни с какими ситу­ационными обстоятельствами) императивом, а по чисто практическим соображениям удобства или полезности.

Мораль уже сама по себе является, по Канту, абсолютным нравственным законом, выражающим безусловный долг человека, который превышает все остальные человеческие обязательства. В этике Канта фактически вы­ражены оба отмеченных выше довода утилитаризма: необходимость эти­ческого поведения для человека состоит в том, что нарушение категори­ческого императива есть нарушение фундаментального закона человеческой природы, т. е. разрушение этой природы, а этическая симметрия не только обеспечивается универсальностью императива, но и заложена в любой из трех приводимых ниже его формулировок.

Кант указывает три основные формулировки категорического импера­тива. Первая из них требует всегда поступать так, чтобы твой поступок мог бы стать нравственным образцом для всех, т. е. фактически мог бы быть возведен в ранг универсального морального закона. Этим в корне отрица­ется возможность в акте выбора опираться на специфику данной конкрет­ной ситуации. Поступок должен иметь (хотя бы в потенции) универсаль­ную значимость. Здесь выражена очень важная идея: в этическом контексте человеческий поступок имеет значение гораздо более широкое, чем ситу­ация, на которую он воздействует. Поступок данного человека есть основа для поступков других людей, невольно видящих в нем образец допустимого. Тем самым мой поступок, если даже он не повредил ни мне, ни окружа­ющим, может оказаться серьезным соблазном для других. Логика человека в сфере этического часто опирается на характерное заключение: "Раз кто-то уже так поступал и это не вызвало прямых дурных последствий или осуждения, то так поступать допустимо".

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11