Статья: Творчество Достоевского в контексте европейской литературы
Эти ссылки на Степана Трофимовича придают всей характеристике комический характер, но данное сравнение тем не менее является важным ориентиром для правильного понимания образа Ставрогина.
У Ставрогина действительно имеются гамлетические черты[xlv]. Так же как Гамлет, Ставрогин все время решает «последние вопросы» бытия, и оба героя, отчаявшись найти верный ответ, теряют способность к активному действию, в результате чего их безмерные духовные силы оборачиваются бессилием, в том числе и отказом от любви (Ставрогин – к Лизе, Гамлет — к Офелии). Ставрогин — тоже мистик, медиум, видящий привидения, подобно Гамлету, разговаривающему с тенью своего отца. У него, как и у Гамлета, есть касание иному, нездешнему, что вызывает ощущение провала времени. От неразрешимых душевных мук оба героя ищут покончить с собой, но и тут останавливаются в сомнениях. Ставрогин рассуждает следующим образом:
«— Я, конечно, понимаю застрелиться, начал опять, несколько нахмурившись, Николая Всеволодович…, — я иногда сам представлял, и тут всегда какая- то новая мысль: если бы сделать злодейство или, главное, стыд, то есть позор, только очень подлый и … смешной, так что запомнят люди на тысячу лет и плевать будут тысячу лет, и вдруг мысль: «Один удар в висок, и ничего не будет». Какое дело до людей и что они будут плевать тысячу лет, не так ли?» (10; 187).
У Шекспира Гамлет мыслит в том же духе, но более масштабно:
|
<...> Умереть, уснуть — И только; и сказать, что сном кончаешь Тоску и тысячу природных мук, Наследье плоти, — как такой развязки Не жаждать? Умереть, уснуть. — Уснуть! И видеть сны, быть может? Вот в чем трудность; Какие сны приснятся в смертном сне, Когда мы сбросим этот бренный шум, Вот что сбивает нас; вот где причина Того, что бедствия так долговечны; Кто снес бы плети и глумленье века, <...> |
Когда 6 он сам мог дать себе расчет Простым кинжалом? Кто бы плелся с ношей, Чтоб охать и потеть под нудной жизнью, Когда бы страх чего-то после смерти — Безвестный край, откуда нет возврата Земным скитальцам, — волю не смущал, Внушая нам терпеть невзгоды наши И не спешить к другим, еще сокрытым? Так трусами нас делает раздумье, И так решимости природный цвет Хиреет под налетом мысли бледной И начинанья, взнесшиеся мощно, Сворачивая в сторону свой ход, Теряют имя действия <...> |
Однако в "Бесах" есть и другой герой, столь же (и даже более) радикально ставящий и решающий вопрос о самоубийстве, делая его краеугольным камнем своей жизненной философии, претендующей стать новой религией. Это Кириллов. Излагая свою теорию, он почти буквально повторяет знаменитый гамлетовский монолог:
Что же удерживает людей, по вашему мнению, от самоубийства? — спросил я.
— … два предрассудка удерживают, две вещи; только две; одна очень маленькая, другая очень большая. Но и маленькая тоже очень большая.
— Какая же маленькая-то?
— Боль.
— Ну, а вторая причина, большая-то?
— Тот свет.
— То есть наказание?
— Это все равно. Тот свет; один тот свет.
— Разве нет таких атеистов, что совсем не верят в тот свет?
— … человек смерти боится, потому что жизнь любит, вот как я понимаю, — заметил я, — и так природа велела.
— Это подло, и тут весь обман! — глаза его засверкали. — Жизнь есть боль, жизнь есть страх, и человек несчастен. Теперь все боль и страх. Теперь человек жизнь любит, потому что боль и страх любит. И так сделали. Жизнь дается теперь за боль и страх, и тут весь обман. … Кому будет все равно, жить или не жить, тот будет новый человек. Кто победит боль и страх, сам Бог будет. (10; 92-93).
Таким образом, образ Гамлета в "Бесах" раздваивается на Кириллова и Ставрогина. Вообще, вопрос о самоубийстве связывался всегда в сознании Достоевского в образом Гамлета. [xlvi]
Явную параллель можно видеть также в образах Хромоножки и Офелии. Обе они сходят с ума и в безумии бредят о потерянном возлюбленном. Их речи однако оказываются не только бредом, но и скрыто наполнены глубоким символическим смыслом. Только Офелия мечтает о прекрасном принце (см. ее монолог), а Хромоножка — о чудном князе. В речах обеих при этом низкое мешается с высоким: Офелия поет весьма фривольные песни о потерянном девичестве, а Хромоножка рассказывает о будто бы утопленном ею в пруду ребенке, хотя обе они остались девственницами. Общим мотивом, сопровождающим и тот и другой образ, остается призыв «идти в монастырь». Офелию в насмешку «отсылает» туда Гамлет, объявляя всякую женщину порождением дьявола, губящим мужчину и плодящую новых грешников. Ставрогин же на самом деле, тайно обвенчавшись с Хромоножкой, отправляет ее на жительство в монастырь, чтобы скрыть свой брак. Он не против, чтобы она отправилась туда жить и вторично, после того как брак будет оглашен, но она с негодованием отказывается, говоря, что ей теперь в монастырь «не с чем войти» (10; 217). После отказа уйти в монастырь обеих героинь постигает несчастная смерть: Офелия тонет в воде, Хромоножку убивает Федька Каторжный. У обеих героинь есть также братья (Лаэрт и Лебядкин), у которых общего есть только то, что они одинаково не могут уберечь и защитить своих сестер.
Таким образом, в системе образов романа Ставрогин как принц Гарри имеет рядом с собой Фальстафа, а как Гамлет — Офелию.
Имеется в "Бесах" также ряд сатирическим изображенных героев, которым также придаются шекспировские аллюзии ради усиления комизма их облика. В первую очередь, это сам Степан Трофимович, который, будучи безмерно увлеченным Шекспиром и к тому же нервным до истеричности от природы, постоянно «впадает в отчаяние» и произносит эффектные монологи, наподобие героев своих излюбленных драм. Это дает повод его сыну Петруша заметить, что отец «ломается» перед ним, «как актер» (10; 240).
Публично опозоренный своим сыном Петрушей, Степан Трофимович начинает ощущать себя королем Лиром, оскорбленным родными дочерьми.
«Моя ль ты дочь?» восклицает гневный Лир, возмущенный обращением с ним Гонерильи (456). «— Но скажи же мне, наконец, изверг, сын ли ты мой, или нет?» — вторит ему Степан Трофимович, оскорбленный Петрушей, и тот язвительно снижает эту фразу (подобно шуту, снижающему в трагедии все фразы Лира):
«— Об этом тебе лучше знать. Конечно, всякий отец склонен в этом случае к ослеплению…» (10; 240).
«— Проклинаю тебя отсель моим именем! — протянул над ним руку Степан Трофимович, весь бледный как смерть. — Эк ведь в какую глупость человек въедет! — даже удивился Петр Степанович. — Ну прощай, старина, никогда не приду к тебе больше» (10; 241).
Узнавший о готовящемся осмеянии его на бале в честь гувернанток, Степан Трофимович опять встает в трагическую позу, решая принять вызов: «Я прочту о Мадонне, но подыму бурю, которая или раздавит их всех или поразит одного меня!» — здесь он опять впадает в тон короля Лира, в отчаянии призывавшего бурю, дабы она уничтожила его самого или его обидчиков («Вы, стрелы молний, быстрые, как мысль, // Деревья расщепляющие, жгите // Мою седую голову! Ты, гром, // В лепешку сплюсни выпуклость вселенной // И в прах развей прообразы вещей // И семена людей неблагодарных!» - 494). При этом однако при настоящем горе Степан Трофимович перестает быть комичным и вырастает до подлинной высоты чувств и благородства жестов, но лишь на короткое время, о чем специально сообщается читателю устами хроникера[xlvii]
Когда же Степан Трофимович действительно попадает в трагическую ситуацию, вследствие смертельного оскорбления сыном, разрыва с Варварой Петровной и публичного осмеяния на бале «в честь гувернанток» то решается на вызывающий и в то же время «театральный» поступок — уходит из дому пешком, куда глаза глядят, повторяя жест оскорбленного дочерьми короля Лира. «Отрясаю прах ног моих и проклинаю! Конец, конец!»(10; 374). — восклицает он перед уходом.
В насмешку над ним идет не буря, а мелкий дождик. Но, как и Лир, Степан Трофимович заболевает и начинает бредить, пока его не находит Варвара Петровна. Однако именно эта катастрофа позволила ему изменить свой взгляд на мир и поверить в Россию и в Бога, подобно тому, как и Лир преображается в несчастье и начинает сострадать всем обездоленным и обиженным судьбой.[xlviii]
Перед самой своей смертью Степан Трофимович так же, как и Лир, возвращается в ясный ум.
Еще более сатирически представлен в романе губернатор Лембке, которого Достоевский, в отличии от Степана Трофимовича, не щадит ни при каких обстоятельствах. Полностью дискредитированный в глазах общества Верховенским младшим, Лембке от волнения совершает ошибку за ошибкой и, наконец, при случившихся одновременно стачке рабочих, общественном скандале на балу и пожаре слободки, он совершенно теряет «бразды правления» и от перенапряжения сходит с ума, заболев белой горячкой. В бреду он кричит комическую чушь («Флибустьеры!»), которая под конец звучит явной пародией на вдохновенный бред шекспировских безумных: «Всё поджог! Это нигилизм! Если что пылает, то это нигилизм! <...> Слезы погоревших утрут, но город сожгут. Это все четыре мерзавца, четыре с половиной. Арестовать мерзавца! Он тут один, а четыре с половиной им оклеветаны. Он втирается в честь семейств. Для зажигания домов употребили гувернанток. Это подло, подло!» (10; 395). То есть, подобно шекспировским персонажам, Лембке, сойдя с ума, «прозревает» в истинный смысл событий и понимает, наконец, что истинный виновник всего произошедшего — Верховенский, а Шатов был им оклеветан, о чем и говорит в нарочито искаженной форме. Следующая и последняя его фраза содержит уже совсем явные шекспировские аллюзии: «Невероятно. Пожар в умах, а не на крышах домов. Стащить его и бросить все! Лучше бросить, лучше бросить! Пусть уж само как-нибудь! Ай, кто еще плачет? Старуха! Кричит старуха, зачем забыли старуху?» (10; 395-396). Здесь мы узнаем типичные для безумных Шекспира ассоциативные метафорические построения («Ты думаешь, промокнуть до костей, большое горе? <...> но у меня в груди все вытеснено вон душевной бурей» (499)), а также многократные повторы окончания фразы, на манер безумного Гамлета («Нет ничего, сударь мой, с чем бы я охотнее расстался; разве что с моей жизнью, разве что с моей жизнью, разве что с моей жизнью» (54) «Благодарю Вас; чудно, чудно, чудно»(71); «Слова, слова, слова»(53)). Однако у Лембке гамлетовское «Лучше бросить, лучше бросить!» —тут же перебивается глупейшим «Пусть уж само как-нибудь!», уничтожающим весь его пафос. Конец Лембке тоже сочетает комизм с трагизмом. Он бросился в огонь, чтобы спасти старуху, влезшей в горящий дом за своей периной, «подбежал к окну, ухватился за угол перины и изо всех сил стал дергать ее из окна. Как на грех с крыши слетела в этот самый момент выломанная доска и ударила в несчастного. Она не убила его, задев лишь на лету концом по шее, но поприще Андрея Антоновича кончилось, по крайней мере у нас; удар сбил его с ног, и он упал без памяти» (10; 396). В результате в "Бесах" аллюзии с образом короля Лира тоже имеют сразу два персонажа.
Приступая к анализу шекспировских черт в поэтике "Бесов", сразу следует обратить внимание на поразительно большое число безумцев, юродивых и шутов и у Шекспира, и у Достоевского, присутствие которых позволяло Шекспиру добиваться особых сценических эффектов. Шуты у Шекспира дополняют трагическую линию комизмом, находясь вне всяких норм поведения и имея право произносить все, что не решаются произнести остальные герои, вплоть до прямого осмеяния сильных мира сего. Подобно шуту короля Лира, они кидают им правду в лицо, в то же время безмерно снижая ее, делая ее цинично простой и метафорически выразительной.
Также неотъемлемой частью трагедий Шекспира являются безумные, настоящие и мнимые, присутствие которых придает трагедиям особую напряженность атмосферы и усиливает общий трагический пафос: таковы Лир, Офелия, бредящая во сне Леди Макбет, притворяющиеся безумным Гамлет и Эдгар Глостер.
Безумные Шекспира сходят с ума от непереносимых страданий, и в их бреде мелькают пронзительные замечания, повергающие в смятение окружающих и пронзающие их сердца жалостью. Мнимые безумные скорее приближаются к шутам, ибо часто под видом бреда дразнят своих врагов, напоминая им об их несправедливостях или преступлениях. Их образы тоже трагичны, ибо они притворяются ради спасения жизни. При этом Шекспир может сочетать все эти травестийные типы вместе, как например в гениальной сцене в «Короле Лире», когда в шалаше сходятся безумный Лир, его шут и притворяющийся сумасшедшим Эдгар.
В романах Достоевского также часто встречаются подобные шекспировские типы, но особенно их много именно в "Бесах", где мы встречаем сходящих с ума Ставрогина (кусающего в припадке белой горячке ха ухо губернатора), Лембке и Степана Трофимовича, а также безумную Марью Лебядкину. Есть в романе еще и мнимый юродивый — плут Семен Яковлевич. Столь же часто, как у Шекспира, встречаются у Достоевского и образы шутов, оттеняющих "игру" главных героев: это и Фальстаф-Лебядкин, и многократно называющий себя шутом Ставрогина Петр Верховенский. Про последнего Николаем Всеволодовичем особенно отмечается, что «есть такая точка, где он перестает быть шутом и обращается в полупомешанного» (10; 193), то есть демонически одержимого фанатика (совмещая в себе, таким образом, и шута и безумного). Степан Трофимович тоже был, по словам Петруши, в течение двадцати лет на положении «сентиментального шута» (10; 239) при Варваре Петровне Ставрогиной. Наконец, в губернском обществе постоянно играют роль шутов, подражая Верховенскому, Лямшин и Липутин. Однако шутовство членов пятерки скорее страшно, чем комично, поскольку направлено на разрушение всех общественных устоев и верований (кощунство над иконой Богородицы, за оклад которой Верховенский пускает мышь, подкладывание Лямшиным порнографических карточек книгоноше, лакомство виноградом в номере мальчика-самоубицы, чтение на балу Липутиным откровенно циничных стихов о гувернантках). Так создается Достоевским особый тип «инфернального шута», отсутствующий у Шекспира.
Ради эффекта трагической сцены Достоевский иногда, как и Шекспир, жертвует сюжетным правдоподобием. Так, для усиления трагизма гибели Шатова, Достоевский изображает возвращение к нему жены вечером накануне его убийства светлую радость Шатова при рождении ею ребенка и трогательную сцену любовного их примирения — специально для того, чтобы еще больше потрясло читателя страшное убийство человека, только что и впервые в жизни ставшего счастливым. После убийства, когда необходимость в двух совершенно новых, спонтанно введенных в роман персонажах отпадает, Достоевский избавляется от них, заставляя и мать и ребенка скоропостижно умереть. Вспомним для сравнения откровенно условную завязку «Короля Лира», когда Лир внезапно преисполняется ненависти к своей любимой дочери.
В "Бесах" Достоевский также использует шекспировский прием ведения одновременно несколько трагических сюжетных линий, (вспомним линии Лира и Глостера В «Короле Лире»; Гамлета, Офелии и Лаэрта в «Гамлете») У Достоевского же одновременно разыгрываются трагедии Ставрогина, Шатова, Лизы, Кириллова и Хромоножки.
В чисто шекспировском ключе выполнена Достоевским встреча на дороге ушедшего из дома Степана Трофимовича и брошенной Ставрогиным Лизы, идущей покончить с собой (соответствующая встрече ушедшего из дворца Лира со скрывающимся от отца Эдгаром в шалаше). Высокий пафос Степана Трофимовича в этой сцене теряет обычно присущий ему комизм:
— Lise! — вскричал и Степан Трофимович, бросаясь к ней тоже почти в бреду. — Chère, chère, неужто и вы... в таком тумане Видите зарево! Vous êtes malheureuse, n'est-ce pas? Вижу, вижу, не рассказывайте, но не расспрашивайте и меня. Nous sommes tous malheureux, mais il faut les pardonner tous. Pardonnons, Lise, и будем свободны навеки. Чтобы разделаться с миром и стать свободным вполне — il faut pardonner, pardonner et pardonner! * <...>
— Но зачем вы становитесь на колени? — Затем, что, прощаясь с миром, хочу, в вашем образе проститься и со всем моим прошлым! — Он заплакал и поднес обеее руки к своим заплаканным глазам. — Становлюсь на колена пред всем, что было прекрасно в моей жизни, лобызаю и благодарю! Теперь я разбил себя пополам: там — безумец, мечтавший взлететь на небо, vingt deux ans! Здесь — убитый и озябший старик-гувернер...» (10 ; 411-412).
Наконец, огромному количеству смертей в эпилоге "Бесов" можно отыскать аналог только в шекспировской «кровавой» трагедии, ведущей свое происхождение от Сенеки: так, в «Тимоне Афинском», «Гамлете», «Короле Лире» в последнем акте погибает большинство действующих лиц, в том числе и все главные персонажи. Так же и в финале "Бесов" умирают все центральные герои романа: Ставрогин, Кириллов, Лиза Тушина, ее жених Маврикий Николаевич, Степан Верховенский, Хромоножка, Лебядкин, Шатов с женой, Федька Каторжный.
Итак, в романе "Бесы" по замыслу Достоевского Шекспир, которого осмеивают и «упраздняют» нигилисты, пародиями на образы которого невольно становится старшее поколение западников, тем не менее властно входит в современность России конца ХIХ века, оказываясь не только нетленным символом «красоты уже достигнутой», но и неотменяемой жизненной реальностью, вечным предостережением, гениальным изображением вновь и вновь разыгрываемой в мире экзистенциальной трагедии.
* Мы все несчастны, но нужно их простить всех. Простим, Лиза. Нужно прощать, прощать и прощать! … Вы несчастны, не правда ли? (франц.)
[i] Дневник писателя за 1876 год. Июнь. Глава I. Все цитаты из Достоевского даются по академическому полному собр. соч. Ф.М.Достоевского в 30-ти томах 1971-1990, с указанием в скобках тома (арабскими цифрами), затем, через точку с запятой, страницы.
[ii] Catteau, Jacques La creation litteraire chez Dostoievski. Paris, 1978. P. 51.
[iii] Из письма М.М. Достоевскому, 1 янв. 1840 г. (28 I; 69-71).
[iv] «... говоря о форме, с чего ты взял сказать: нам не могут нравиться ни Расин, ни Корнель (?!?!), оттого что у них форма дурна. Жалкий ты человек! Да еще так умно говорит мне: Неужели ты думаешь, что у них нет поэзии? У Расина нет поэзии? У Расина, пламенного, страстного, влюбленного в свои идеалы Расина, у него нет поэзии? ... Разве Ахилл Расина не гомеровский? Расин и обокрал Гомера, но как обокрал! Каковы у него женщины! Пойми его. Расин не был гений ; мог ли он создать драму! Он только должен подражать Корнелю. А Phedre”? Брат! Ты Бог знает что будешь, ежели не скажешь, что это не высшая, чистая природа и поэзия. Ведь это шекспировский очерк, хотя статуя из гипса, а не из мрамора.
Теперь о Корнеле? Послушай, брат <...> ты не читал его и оттого так промахнулся. Да знаешь ли, что он по гигантским характерам, духу романтизма — почти Шекспир. ... Да читал ли ты его “Cinna”. Пред этим божественным очеркм Октавия, пред которым ... <бледнеют> Карл Мор, Фиеско, Тель, Дон Карлос. Шекспиру честь принесло бы это. Бедняк. Ежели ты не читал этого , то прочти, особенно разговор Августа с Cinna, где он прощает ему измену (но как прощает). Увидишь, что так только говорят оскорбленные ангелы. Особенно там, где Август говорил: “Soyons amis, Cinna”. Да читал ли ты “Horace”. ... это все, что только может выразить грусть любви и долга. Как это велико все. Читал ли ты “Le Cid”. Прочти, жалкий человек, прочти и пади в прах пред Корнелем. Ты оскорбил его! ... чего же требует романтизм, ежели высшие идеи его не развиты в “Cid’e”. Каков характер Don Rodrigue’a, молодого сына его и его любовницы! А каков конец!” (28 I; 70-71)
[v] Некоторые наиболее характерные из признаний Руссо повторяет Валковский в исповеди Ивану Петровичу в "Униженных и оскорбленных". Оттуда же взяты сюжеты "пети-жё" из "Идиота", где каждый из гостей рассказывает всем свой самый плохой поступок. Подробнее смотри у Ю.М. Лотмана в статье "Руссо и русская культура XVIII - нач. XIX века" // Ж.-Ж. Руссо Трактаты. М., 1969.
[vi] О влиянии Дидро на Достоевского см.: Григоръев А. Достоевский и Дидро (к постановке проблемы) // Русская литература, 1966, № 4; Кирпотин В. Лебедев и племянник Рамо // Вопросы литературы, 1974, № 7; Natov, Nadine Dostoevsky's response to Diderot //Dostoewskij und die Literatur. Köln, 1983.
[vii] Об отражении "Фауста" Гете в творчестве Достоевского подробнее см.: Мишеев Н.И. "Русский Фауст". Опыт сравнительного выяснения основного художественного типа в произведениях Достоевского. Варшава, 1906; Бем А.А. “Фауст” в творчестве Достоевского // O Dostojevsk'em. Praha, 1972.
[viii] Подробнее о рецепции Золя в "Братьях Карамазовых" смотри у Реизова Б.Г. в его сборнике статей: Реизов Б.Г. "Из истории европейских литератур" Л., 1970.
[ix] Виноградов В.В. Эволюция русского натурализма. Гоголь и Достоевский. Л., 1929.
[x] Евнин Ф. Г. Об одной историко-литературной легенде (повесть Достоевского "Двойник") // Русская литература. Л., 1965. 3. С. 13.
[xi] В черновиках к "Подростку" есть фраза: "двойник захохотал на похоронах" (16; 369), прямо отсылающая нас к финальной сцене "Эликсиров сатаны" или к сцене женитьбы на Амалии из "Двойника".
[xii] И.М. Катарский. “Диккенс в России” М., 1966. С. 358.
[xiii] Там же. С. 365.
[xiv] Подробнее об этом смотри в статье Реизова Б.Г. Диккенс и Достоевский ("Село Степанчиково и его обитатели") // Реизов Б.Г. Из истории европейских литератур. Л., 1970.
[xv] К тому времени Бальзаком были написаны «Шагреневая кожа» 1831, «Гобсек» 1830, «Христос во Фландрии» 1831, «Безвестный шедевр» 1831, «Луи Ламбер» 1832, «Евгения Гранде» 1833, «История тринадцати» 1835, «Seraphita» 1834, «Обедня атеиста» 1836, «Лилия в долине» 1835-36, «Тридцатилетняя женщина» 1834, «История Цезаря Биротто» 1837.
[xvi] Здесь и далее мы опираемся на классическую статью Л. Гроссмана о Бальзаке и Достоевском // Гроссман Л.П. Поэтика Достоевского. М., 1925. С. 64-115, а его же: Библиотека Достоевского. Одесса, 1919.
[xvii] В треугольные скобки взят текст, изъятый Достоевским из окончательной редакции (26; 288).
[xviii] “Евгения Гранде” в переводе Достоевского // Репертуар и Пантеон, 1844, Т. VII. С. 80.
[xix] Гроссман Л.П. Библиотека Достоевского. Одесса, 1919. С. 27.
[xx] Фридлендер Г.М. Стендаль и Достоевский. // Фридлендер Г.М. Пушкин. Достоевский. «Серебряный век». СПб. 1995. С. 277. См. также Эсенбаева Р.Н. Стендаль и Достоевский: типология романов «Красное и черное» и «Преступление и наказание». Тверь, 1991.
[xxi] Фридлендер Г.М. Цит.соч. С. 278.
[xxii] Цвейг, Стефан Достоевский // Три мастера. Триумф и трагедия Эразма Роттердамского. М., 1992. С. 94.
[xxiii] Там же. С. 95.
[xxiv] Там же. С. 94.
[xxv] Из героев Достоевского миллионы нужны только Смердякову, который мечтает о Париже, учит французские «вокабулы», презирает русский народ и желал бы, чтобы в 1812 году победили французы: «умная нация победила бы весьма глупую.»
[xxvi] Из предисловия к публикации перевода романа Гюго Собор парижской богоматери” “Время”, 1862г.
[xxvii] Щенников Г.К. Религиозное подвижничество в романах В.Гюго и Ф.М. Достоевского: две культурно-исторические модели // Щенников Г.К. Целостность Достоевского. Екатеринбург, 2001. С 311. Там же смотри подробный анализ данной аналогии.
[xxviii] У Гюго это место звучало так: “По временам он взглядывал на род узкой площадки, случайно устроившейся из скульптурных украшений футах в десяти ниже его, и молил Бога, чтобы он допустил его провести весь остаток жизни на этом крошечном пространстве, если бы даже довелось ему жить еще двести лет”. (“Время”, 1862, № 12, с. 230).
[xxix] Ср. у Гюго: “Во всем этом они видят только вертикальное падение треугольного ножа и, конечно, уверены, что для осужденного не было ничего прежде, не будет ничего после... Они в восторге от того, что изобрели средство убивать людей без страданий тела. Но разве вопрос в этом? Что значит физическая боль в сравнении с моральной? ... Должно быть, там есть пружина и заставят лечь ничком... Ах! волосы у меня поседеют, прежде чем упадет голова... Ничего! Пустяки! Меньше минуты, меньше секунды, и всему конец. — да поставили ли они себя хоть раз в жизни в положение того, кто там лежит, в то время как падает тяжелое острие, впивается в мясо, рвет нервы, ломает позвонки? Что за важность! Полсекунды! и боль исчезла... Ужас!” (“Светоч”, 1860, кн. III, отд. I, стр. 1, 135, 149).
[xxx] Арсентьева Н.Н. Становление антиутопического жанра в русской литературе. М., 1993. С. 179.
[xxxi] Отсылка к главе 11-й I тома “Дон Кихота Ламанчского”, в которой Дон Кихот, с желудем в руках, произносит вдохновенную речь о золотом веке.
[xxxii] Там же. С. 185.
[xxxiii] Там же. С. 175.
[xxxiv] Сопоставление рассказа Э. По «Падение дома Ашеров» и описания дома Рогожина в романе «Идиот» см.: Деханова О. Тот самый дом // Достоевский и мировая культура. Альманах № 9. М., 1997.
[xxxv] Выготский Л.С. Психология искусства. М., 1968. С. 541.
[xxxvi] Гроссман Л.П. Библиотека Достоевского. Одесса, 1919. С. 22.
[xxxvii] Произведения Достоевского цитируются по Полному акад. собр. соч. Ф.М. Достоевского в 30 тт. Л., 1971-1989, с указанием в скобках номера тома (арабскими цифрами) и страницы. В дальнейшем в цитатах везде полужирным шрифтом будут даны мои выделения (А.К.), а курсивом — выделения автора цитаты.
[xxxviii] Подробнее см.: Левин Ю.Д. Достоевский и Шекспир // Ф.М. Достоевский. Материалы и исследования. Вып. 1. Л., 1974. С. 108-134.
4 Иванов В.И. Достоевский и роман-трагедия. // Родное и вселенское. М., 1993.
[xl] Аникст А. Шекспир — ремесло драматурга. М., 1974. С. 521.
[xli] К примеру: “князь — коснулся до Шекспира, ... сравнил с Россией и сказал вдруг: “Ну куда и где нам равняться с такой колоссальностью (это, может быть, мельком сказал Гр-му). (11; 144).
Или: «Знаете ли вы, как силен “один человек” — Рафаэль, Шекспир, Платон и Колумб или Галилей? Он остается на 1000 лет и перерождает мир он не умирает. (11; 168). Далее в статье будут приведены и другие примеры.
[xlii] О христианских корнях творчества Шекспира и Достоевского см.: Cox, Roger L. Between earth and heaven. Shakespeare, Dostoevsky and the meaning of christian tragedy. New York, 1969.
[xliii] Драмы Шекспира цитируются по Полн. собр. соч. в 8 тт. М., 1960. Т. 6. В тексте статьи указан в скобках номер страницы.
[xliv] Там же дается такая характеристика Верховенского: “В пользу ксендза Гр-й читал об Отелло: “О, Яго, как жаль, как жаль”. Тут уж он вспомнил про лицо Дездемоны. Крик такой высокой облагороженной любви (он не мог произойти без воспоминания о лице Дездемоны)... И ведь понял же это Гр-й, сам же он был чрезвычайно отвлеченным эгоистом на деле”... (11; 142).
[xlv] О параллелях между Гамлетом и Ставрогиным см. также: Knight, G. Wilson The embassy of Death // Discussion of Hamlet. Boston, 1960, p. 61.
[xlvi] Ту же связь мотива самоубийства с образом Гамлета отмечает Л.С. Выготский в «Братьях Карамазовых» и «Преступлении и наказании»: «Ипполит Кириллыч говорит о современных ему молодых людях, которые застреливаются без малейших Гамлетовых вопросов о том: “Что будет там? <...> “Я не знаю, думал ли в ту минуту Карамазов, что будет там, и может ли Карамазов по-гамлетовски думать а том, что будет там? Нет... У тех Гамлеты, а у нас еще пока Карамазовы.” Простая справка в романе показывает, что в ту именно минуту, которой говорил прокурор, Дмитрий Карамазов вспоминал Гамлета, думал по-гамлетовски <...> готовясь умереть, он говорил: “Грустно мне, грустно... Помнишь Гамлета: “Мне так грустно, так грустно, Горацио.. Ах, бедный Йорик”. Это я, может быть, Йорик и есть. Именно теперь я Йорик, а череп потом”. Совпадение поразительное, начисто опровергающее слова прокурора, которые оборачиваются вместо противопоставления сопоставлением».
Сходное настроение рождает те же цитаты и Раскольникова: “Голова немного кружится, только не в том дело, а в том, что мне так грустно, так грустно! Точно женщине... право! очень близко напоминают слова Гамлета перед катастрофой Горацио, в переводе Полевого, по которому Достоевский знал Гамлета и цитировал его. Подчеркнутые слова (цитирует Дмитрий Карамазов с ссылкой на Гамлета!) совпадают совершенно. Сходство настроения и слов поражающее. Вообще Раскольников, не различающий яви от сна и бреда, смешавший мистическое и реальное, очень близко подходит к Гамлету. (Выготский Л.С. С. 547, 550).
[xlvii] «Это было глубокое и настоящее уже горе, по крайней мере на его глаза, его сердцу. Было у него и другое горе в ту минуту, а именно язвительное собственное сознание в том, что он сподличал; в этом он мне сам потом признавался со всею откровенностью. А ведь настоящее, несомненное горе даже феноменально легкомысленного человека способно иногда сделать солидным и стойким, ну хоть на малое время; мало того, от истинного, настоящего горя даже дураки иногда умнели, тоже, разумеется, на время; это уж свойство такое горя. А если так, то что же могло произойти с таким человеком, как Степан Трофимович? Целый переворот — конечно, тоже на время» (10; 163).
[xlviii] «Бездонные, нагие горемыки, // Где вы сейчас? Чем отразите вы // Удары этой лютой непогоды — // лохмотьях, с непокрытой головой // И тощим брюхом? Как я мало думал // Об этом прежде! Вот тебе урок, // Богач надменный! Стань на место бедных, // Почувствуй то, что чувствуют они, // И дай им часть от своего избытка // В знак высшей справедливости небес» (499).
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.portal-slovo.ru
