скачать рефераты
  RSS    

Меню

Быстрый поиск

скачать рефераты

скачать рефератыСтатья: Стихотворение А. С. Пушкина «На холмах Грузии лежит ночная мгла»: поэтика и грамматика

Статья: Стихотворение А. С. Пушкина «На холмах Грузии лежит ночная мгла»: поэтика и грамматика

Ранчин А. М.

Давно известно, что особенность стиля «поздней» пушкинской лирики - простота и ясность, появляющаяся в стремлении к точному словоупотреблению, в стремлении избегать поэтических метафор, в ограничении доли условной поэтической лексики. По словам замечательной и тонкой исследовательницы русской поэзии Л.Я. Гинзбург, «от прозрачного элегического стиля Пушкин шел не к повышенной образности, а, напротив того, к “нагой простоте”. <…> Лирическое слово зрелого Пушкина живет не изменением или замещением значений, но непрестанным их обогащением» (Гинзбург Л. Я. О лирике. Изд. 3-е. М., 1997. С. 209).

Конечно, это лишь одна из тенденций в лирике Пушкина конца 1820-х – 1830-х гг., и с этой тенденцией по-прежнему соседствует установка на употребление традиционных поэтизмов, принятых в лирике метафор, и Пушкин нередко намеренно придает своему стилю черты поэтической условности. Но теперь этот условно-поэтический слог становится предметом осознанного выбора, а не обязательным признаком стихотворного текста как такового, как в поэзии Батюшкова, Жуковского и самого Пушкина в молодые годы.

Но если поэтический текст лишен явных признаков художественности (таких, как метафоры, например), что же делает его явлением литературы? Отказ от использования «классических» поэтических средств приводит к перенесению художественной функции на те элементы текста, которые прежде казались эстетически нейтральными, служебными. Это грамматические категории. В 1961 г. блестящий русский филолог Р.О. Якобсон, так суммировал результаты своей редакторской работы над переводами лирических стихотворений Пушкина на чешский язык: «Становилось все ясней: в поэзии Пушкина путеводная значимость морфологической и синтаксической ткани сплетается и соперничает с художественной ролью словесных тропов, нередко овладевая стихами и превращаясь в главного, даже единственного носителя их сокровенной символики» (Якобсон Р.О. Поэзия грамматики и грамматика поэзии // Семиотика. Сост. и общая редакция Ю.С. Степанова. Т. 2. С. 489). В этой работе он проанализировал «поэзию грамматики» в пушкинском стихотворении «Я вас любил; любовь еще, быть может…». Но еще прежде он отметил это свойство пушкинской лирике в статье «Заметки на полях лирики Пушкина» (1936), впервые опубликованной по-чешски и переизданной в английском варианте: «В стихах Пушкина поразительная актуализация грамматических противопоставлений, особенно в области глагольных и местоименных форм, сочетается с тонким вниманием к выражаемому смыслу. Нередко отношения контраста, близости и смежности между грамматическими временами и числами, глагольными видами и залогами играют непосредственно главенствующую роль в композиции того или иного стихотворения; подчеркнутые фактом вхождения в конкретную грамматическую категорию, эти отношения приобретают эффект поэтических образов, и мастерское варьирование грамматических фигур становится средством повышенной драматизации поэтического повествования. Поистине трудно найти пример более искусного поэтического использования морфологических возможностей» (Якобсон Р.О. Работы по поэтике. М., 1987. С. 215, пер. с англ. Н.В. Перцова).

Один из примеров удивительной простоты и ясности – стихотворение Пушкина «На холмах Грузии лежит ночная мгла» (1829). Попробуем прочитать этот текст, обращая особенное внимание на грамматические категории, в нем содержащиеся.

На холмах Грузии лежит ночная мгла.

Шумит Арагва предо мною.

Мне грустно и легко; печаль моя светла;

Печаль моя полна тобою

Тобой, одной тобой… Унынья моего

Ничто не мучит, не тревожит,

И сердце вновь горит и любит — оттого,

Что не любить оно не может.

В пушкинском тексте есть лишь одна метафора: сердце горит, да и она – стертая, настолько привычная, что уже не замечается. Спустя почти сто лет Владимир Маяковский, чтобы оживить это поэтическое клише, изобразил пожарных, приехавших тушить «пожар сердца» лирического героя. Есть в пушкинском тексте, правда, и выражение лежит мгла, которое, строго говоря, тоже метафора. Но это метафора не литературная, а языковая, и ничего необычного, останавливающего внимание в ней нет. К числу полустертых метафор может быть также отнесено определение «печали» «светла». Но в классической риторике это другой троп — оксюморон, выражение, словосочетание, элементы которого логически не сочетаемы, ибо обладают противоположными, несовместимыми значениями. Но об этом выражении — чуть позже.

Зато грамматика в стихотворении «На холмах Грузии…» очень значима. Первое, что бросается в глаза сразу: в этом произведении ни разу не употреблено местоимение «я» в исходной форме – в именительном падеже. Встречается оно только в косвенных падежах: мною, мне. Кроме того, есть и притяжательные местоимения, образованные от местоимения «я»: моя, моего. Отсутствие в тексте слова «я» необычно и неожиданно. Во-первых, лирика всегда тяготеет к использованию этого слова: стихотворение, как правило, строится именно как ряд высказываний — признаний, жалоб, размышлений — этого «я». Во-вторых, «На холмах Грузии лежит ночная мгла…» принадлежит к традиции элегического жанра, а в элегиях – стихотворениях, посвященных разочарованию в жизни, анализу испытанных лирическим героем чувств, признания «я» есть главное, есть основа текста. Конечно, исповедальное начало, черты лирического монолога присутствуют и у Пушкина, но всё же отказ от слова «я» демонстративен по причине своей необычности.

Синтаксическая структура стихотворения такова. Преобладают двусоставные предложения предложения, в которых есть и подлежащее, и сказуемое: лежит мгла, шумит Арагва, печаль светла, печаль полна, ничто не мучит, (ничто) не тревожит, сердце горит и любит. Но ни в одном из них лирический герой не представлен как субъект высказывания или действия. Говорится либо о явлениях внешнего мира (о мгле и Арагве), либо о чувствах лирического героя, которые приобретают как бы отдельное, автономное бытие – независимо от «я» (об унынии, о сердце). Встречается в стихотворении и одно безличное предложение: «Мне грустно и легко».

Но ведь этот же смысл, эти же чувства можно было бы выразить иначе, посредством других синтаксических структур, в которых субъектом будет именно «я» лирического героя. Однако поэтичность пушкинского текста при этом исчезнет. Р. О. Якобсон заметил о стихотворении «Я вас любил; любовь еще, быть может…»: «Первый станс развивает т е м у п р е д и к а т а: этимологическая фигура подставляет взамен глагола любил отвлеченное имя любовь, давая ему видимость независимого, самостоятельного бытия» (Поэзия грамматики и грамматика поэзии. С. 497). Нечто похожее происходит и в стихотворении «На холмах Грузии лежит ночная мгла»: сама синтаксическая структура предложений служит выражению такого мотива, как стихийность, произвольность чувства, неподвластность любви воле «я». Люблю не «я», а мое сердце, моя душа, и не «я» пребываю в покое, а мое уныние; не «я» грущу и чувствую легкость, а «мне грустно и легко». Так на уровне грамматики создается тот смысл, который будет прямо выражен только в двух последних строках стихотворения: «И сердце вновь горит и любит, — оттого, // Что не любить оно не может».

Этими примерами поэтическая роль синтаксиса не исчерпывается. Не менее значим и синтаксический параллелизм в предложениях «печаль моя светла» и «Печаль моя полна тобою». Схема предложений такова: подлежащее (одно и то же имя существительное «печаль») + определение (притяжательное местоимение «моя») + именное сказуемое (краткие прилагательные «светла» и «полна»). В стихотворении прямо не сказано, почему грустно лирическому герою и отчего печаль его «светла». Упоминание в первых строках стихотворения о далекой земле, Грузии, и о грузинской реке Арагве побуждает читателя предположить, что грусть и печаль лирического «я» вызваны разлукой с нею, оставшейся «там», в России. Это был бы традиционный элегический ход. Но благодаря соседству одинаково построенных предложений «печаль моя светла» и «Печаль моя полна тобою» рождается мысль, что именно воспоминания о «ней», чувство к «ней» придают печали лирического героя этот светлый тон. Строка «Печаль моя полна тобою» многозначна: она может быть прочитана как «Печаль моя вмещает тебя», «Ты внутри моей печали». Это наиболее очевидна интерпретация. Но возможно и другое понимание этого стиха: «Ты наполняешь меня печалью», «Ты заполняешь мою печаль». Творительный падеж, в форме которого употреблено местоимение «ты», обладает и значением косвенного объекта действия, и значением субъекта действия, и в пушкинском тексте происходит взаимоналожение и мерцание этих двух смыслов. Лирический герой не только думает и вспоминает о «ней», но и под «ее» воздействием чувствует, переживает любовь. Не «он», не «я», а «она», «ты» становится подлинным субъектом в стихотворении. Следующее за высказыванием «Печаль моя полна тобою» неполное предложение «Тобой, одной тобой» подчеркивает с помощью повтора местоимения «тобою / тобой» значение и действенную роль «ее» («тебя»).

Значимой в пушкинском тексте оказывается и граница между двумя последними строками, создающая интонационную паузу: «И сердце вновь горит и любит — оттого, // Что не любить оно не может». Правила языка побуждают сделать паузу перед словом «оттого», а не после него: «И сердце вновь горит и любит, оттого что не любить оно не может». Но правила ритма и метра диктуют сделать паузу после слова «оттого», и благодаря этому совершается сдвиг, смещение значения. Получается, что «И сердце вновь горит, и оттого любит». Грамматика вступает в конфликт с метрикой, но от этого происходит не ущерб, а обогащение смысла.

Своеобразие пушкинского текста ограничивается смыслопорождающей ролью грамматических элементов. Стихотворение отличает смещение, сдвиг значений, осуществляемый посредством неожиданного и даже парадоксального соединения слов в словосочетания и предложения. Первое необычное высказывание — «Мне грустно и легко». Правила языка и требования логики заставляют поставить между наречиями «грустно» и «легко» не союз «и», а союз «но». Ведь «грустно» и «легко» – это скорее антонимы, чем синонимы. В той же строке языковые и логические правила нарушены еще раз — в выражении «печаль <…> светла». Печаль должна быть «темной», а не «светлой». Наконец, уныние — состояние, которое принято считать тяжелым, мучительным, — оказывается дорого лирическому герою: «Унынья моего // Ничто не мучит, не тревожит». Если что-то может принести «унынью» мучения, вызвать тревогу, то, значит, уныние, с одной стороны, и мучения, тревога, с другой, — состояния непохожие, даже противоположные. Чувство лирического героя небанально, сложно и противоречиво.

Но в стихотворении «На холмах Грузии лежит ночная мгла» есть и привычная для жанра элегии черта, легко узнаваемая современниками. Это лирическая ситуация, которую условно можно назвать так: размышления грустящего лирического героя ночью на берегу реки или ручья. Одним из образцов для русской элегии было стихотворение В.А. Жуковского «Вечер» (1806), начинавшееся строками: «Ручей, виющийся по светлому песку, // Как тихая твоя гармония приятна». Далее, уже в середине стихотворения, говорится: «Сижу, задумавшись, в душе моей мечты…». Вечерний пейзаж в этой элегии сменяется ночным, а мечты лирического героя исполнены тихой грусти. Биограф Жуковского К.К. Зейдлиц указал, что «Вечер» — «одно из лучших его описаний вечерней природы седа Мишенского», в котором жил поэт (Зейдлиц К.К. Жизнь и поэзия В. А. Жуковского. 1783—1852. СПб., 1883. С. 32). Вероятно, это так, но никаких конкретных примет окрестностей Мишенского в стихотворении нет. Как угадать читателю, что «В зеркале воды колеблющейся град» это уездный городок Белев, который поэт посещал каждое утро, чтобы дать уроки своим племянницам Маше и Саше Протасовым? И нужно ли угадывать?

Совсем иначе у Пушкина. Есть и ночь, очевидно навевающая печальные размышления, и река, наверное напоминающая о быстротечности другой реки — жизни. Но местность, где находится лирический герой, названа точно — это Грузия. И река имеет имя Арагва. Так в стихотворении Пушкина не только дан мотив разлуки с родным краем и с «нею», но и воссоздана некая автобиографическая ситуация. На берегу безымянного ручья мог оказаться всякий, «на холмах Грузии» и не берегу Арагвы лишь какой-то конкретный, определенный человек. Для читателя неважно, кому именно посвящено пушкинское стихотворение (исследователи называли и Марию Раевскую, в замужестве Волконскую, и Наталью Гончарову). Важно, что лирическая ситуация представлена как единичная, конкретная, а не как клише элегического жанра. Таким образом, сходство с элегической традицией в стихотворении Пушкина не менее значимо, чем различия. А читательские ожидания, связанные с упоминанием о реке и ночи в первых строках пушкинского текста, сбываются лишь отчасти: чувства лирического героя не очень похожи на «тихую грусть» лейтмотив стихотворения Жуковского. Начинаясь почти как элегия, «На холмах Грузии лежит ночная мгла» оказывается поэтическим фрагментом, состоящим всего из восьми строк. Но в этих восьми стихах сконцентрирована такая мера смысла, к которой и отдаленно не приближаются длинные элегии.

Да, стихотворение Пушкина выглядит очень простым. Но эта простота достигнута искусными приемами, которые однако же неощутимы и незаметны.



Новости

Быстрый поиск

Группа вКонтакте: новости

Пока нет

Новости в Twitter и Facebook

  скачать рефераты              скачать рефераты

Новости

скачать рефераты

Обратная связь

Поиск
Обратная связь
Реклама и размещение статей на сайте
© 2010.