Дипломная работа: Господа Головлевы
Сатирическую картину усадьбы малого помещика Щедрин дал впервые в «Господах ташкентцах». «В прежние времена небогатые помещики, при выборе усадебной оседлости, руководствовались следующими соображениями: во – первых, чтобы церковь стояла перед глазами, во – вторых, чтобы мужик всегда под руками был.
Отгородит помещик попросторнее местечко в ряду с крестьянскими избами <… > и складет там дом <… > вообще что –то такое, что зимой заносит снегом, а летом чуть – чуть виднеется из – за тына. Потом спереди разведет палисадник, в котором <… > повернутся негде, а сзади и по бокам нарастит людских, да застольных , да амбарушек, да клетушек, и пойдет этот нескладный сброд строенный чернеть и ветшать, <… > да пополнятся грязью, навозом и вонью. Ни сада, ни воды, ни даже просто дали перед глазами. Только и вида, что церковь, сиротливо стоящая посреди площади, да на право и налево ряд покосившихся крестьянских изб, разделяемых улицей , на которой от навоза и грязи проезда нет, зато барин знает, что в какой избе делается, что говорится, какой мужик действительно по болезни не выходит на барщину, какой только отлынивает, у кого отелилась корова, что принесла и.т.д. » (Х; 133).
Рисуя усадебный мир, Щедрин интересуется состоянием жизни в ней. Очевидно отталкиваясь от своего раннего эскиза поместья («Господа ташкентцы»), в романе «Господа Головлевы» художник рисует развернутую живописную картину помещичьих усадьб и их обитателей.
В центре романа «топонимические персонажи», 1 несущие огромную обобщающую функцию, охватывающие всех героев, все события произведения. Это – помещичьи усадьбы, больше похожие не на родовые гнезда, а на могильные склепы.
1 Павлова И.Б. Художественное своеобразие романов Щедрина 60-70-х
Годов («История одного города» « Дневники провинциала в Петербурге», «Господа Головлевы»): Автореф. дис канд. филол. наук. М., Ин-т мировой литературы им. Горького, 1980. с.25.
14
На Степана Владимировича, возвращающегося домой, вид барской усадьбы, «произвел действие Медузиной головы. Там чудился ему гроб» (ХIII; 30). Головлевские поместье показаны, как очень точно замечает В.Ш. Кривонос, «сосредоточием хаоса и разрушения. И с усадьбами, и с барскими домами постоянно соединяется в романе представление о смерти и выморочности, о гибельном воздействии неподвластной человеку и угрожающей жизни злой силы».1
Место, где разворачиваются события, отдельно от всего мира: в
нем все тлен и бессмысленность. Затхлость и непроницаемость, опустошенность мирка Головлевых породили символ «гроба», пронизывающей все произведение. Усадьба своим разрушением и безжизненным уединением вполне соответствует понятию о гробе.2
По мнению В.Г. Щукина, « усадебный тип жилища был призван обеспечить его обитателям полную <…> замкнутость, отгороженность искусственно созданного рая на лоне природы от невзгод внешнего мира»2. В романе Щедрина такая замкнутость усадьбе обеспечена: не показано даже ее местонахождение, отдаленность от других населенных пунктов. Но созданный в ней порядок вряд ли можно сравнить с раем.
1 Кривонос В.Ш. Роман М.Е. Салтыкова – Щедрина «Господа Головлевы» и народная символика // Литература некрасовских журналов. Межвузовский сборник научных трудов. Иваново. 1987.с.114.
2 См. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М., 1989 т. 1.с.396. Слово «гроб», кроме значения «кончина», «смерть», имеет иносказательное, переносное значение: «местность, занятие, вредное, смертоносное».
15
Обитательница Головлева, Аннинька, поразительно точно характеризует родную обитель: «Головлево - это смерть, злобная, пустоутробная; это смерть, вечно подстерегающая новую жертву. <… > И как все это странно и жестоко сложилось! Нельзя даже вообразить себе, что возможно какое - нибудь будущее, что существует дверь, через которую можно куда – нибудь выйти, что может хоть что - нибудь случиться». (ХIII; 250) Но этот отчужденно - вымороченный мирок не единственный, деревенька Погорелка и Дубровинская усадьба – тоже Головлево в миниатюре. «Погорелка была печальная усадьба. Она стояла, как говорится, на тычке, без сада, без тени, без всяких признаков какого бы то ни было комфорта. <… > Дом <… > , словно придавленный и весь почерневший <… > ; сзади расположены были <… > службы, тоже приходившее в ветхость; а кругом стлались поля, поля без конца; даже лесу на горизонте не было видно» (ХIII; 96).
В изображение дубровинской усадьбы Щедрин вносит символические детали. «На дубровинской барской усадьбе словно все вымерло. < > Даже деревья стоят понурые и не подвижные, точно замученные. <… > И барский дом, <… > и <… > палисадник <… >, и березовая роща, <… > и крестьянский поселок, и ржаное поле <… > , - все тонет в святящийся мгле. Все запахи, начиная с благоуханий цветущих лип и кончая миазмами скотного двора, густою массой стоят в воздухе. Ни звука (ХIII; 54, 55).. Удручают «густые» испарения жаркого июльского дня, понурые и неподвижные деревья «точно замученные», но еще сильнее убивает безмолвие. «Ни звука», ни шороха, ничего, кроме печати погибели, символа тления.
16
В романе у Салтыкова понятие «усадьба» и «дом» полностью совпадают, так как любая усадьба немыслима без ее центра – дома, являющегося одним из самых ранних архетипов1. Головлевские же поместья не имеют его архетипических признаков.
С незапамятных времен в человеческом сознании дом «оберегал человека от невзгод внешнего мира, создавал атмосферу безопасности, определенности <… > » 2. Именно он, подобно библейскому ковчегу, был призван спасать укрывшихся в нем людей от враждебных стихий – сперва природных, затем общественных. В таком доме человек не только живет, а спасает душу, подкрепляя ее молитвою.
В щедринском же романе место, где обитает головлевский барин, связанно с нечеловеческим, мертвым: «Чувствовалось что-то выморочное и в этом доме, и в этом человеке, что-то такое, что наводит невольный и суеверный страх» (XII; 141).
Окончательное воплощение мертвенности и обреченности под пером Щедрина обретает головлевская усадьба, которая станет царством «бесшумной тревоги», где все будет дышать смертью: «На дворе декабрь в половине; окрестность, схваченная неоглядным снежным саваном, тихо цепенеет < >. А к головлевской усадьбе и следа почти нет. <… > На дворе пустынно и тихо; ни малейшего движения ни у людской, ни около скотного двора; даже крестьянский поселок угомонился, словно умер »(XII; 228).
1. Щукин В.Г. Спасительный кров О некоторых мифопоэтических источниках славянской концепции Дома. // Из истории русской культуры Т.5 (19 век). М., 1996 с 589-609
2. Там же, с 589.
17
Усадьба (господский дом) всегда строилась хозяевами в расчете на столетия. Планировалось что, оставаясь собственностью одной семьи, она будет переходить по наследству. Дом – точка пересечения не только административно-хозяйственных интересов, но и семейных отношений. В словаре В.И Даля находим значение слова дом – «семья», «группа людей, связанная кровными узами»1.
1 Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4т М., 1998 т.1.С.446
18
Глава 2. Растление семейных и человеческих отношений в романе.
В общей концепции духовной культуры Дома уже к 50-м годам ХIХ века на первый план выдвигалось не религиозное, а семейное начало. Почти все философы и литераторы классической поры отождествляли Дом с понятием «семья», кругом людей, считающими себя родными не только по крови, но и по духу. Салтыков изображает не только экономический распад этого мира, распад некогда крепких феодальных отношений, который происходил накануне крестьянской реформы и в первые годы ее осуществления в силу того, что их хозяева не сумели включиться в процесс преобразований;1 но и разложение культуры этого общества, растление семейных и человеческих отношений.
Н.В. Гоголь, демонстрируя образы человеческой пошлости, узнает в них отвратительные и смешные проявления извечной греховности человеческой природы. Для Щедрина трагедия «мертвых душ» является закономерным историческим явлением, непременным возмездием за тот вековой ужас, который сами они создали в мире человеческих отношений. Сатирик указывает на полное моральное и духовное растление поместного дворянства, которое лицемерно ссылается на якобы «священные» для них принципы семьи, но на самом деле попирает их. Салтыков – Щедрин постоянно обращает внимание на дворянскую, семейную, усадебную двойную мораль.
1 «Благодарю моего Бога, что не допустил меня, наряду с хлопотами предстать перед лицом своим» (13; 59).
19
Те, кто не желал и не мог этой морали следовать, оказывалась на обочине жизни, как это случилась с молодой ветвью Головлевых: они не только не дали плодов, но даже и не цвели.
Разврат самого преступного свойства давно царил в Головлевской усадьбе. «Как рыба в воде », по словам Салтыкова, почувствовала себя Арина Петровна, узнав, что Евпраксеюшка ждет ребенка. Оказалось, что в усадьбах протекали и «политические» беременности, «относительно которых Арина Петровна являлась уже не карательницей, а укрывательницей и потаковщицей » (ХIII; 179). Салтыков – Щедрин не случайно останавливается на этой неприглядной стороне усадебной жизни. Даже эта личная сфера показана в предчувствии неминуемых общественных сдвигов.
Он упорно доказывал, что дворянской семьи как опоры и одной из святынь государства Российского давно уже нет. Его рассказ «Семейное счастье», написанный через несколько лет после одноименного романа Л.Н. Толстого, явился сатирическим изображением «дворянских гнезд». Салтыков рисует заурядную помещичью семью, скопище нравственных уродов, ненавидящих друг друга и до поры до времени соединенным одним лишь ожиданием наследства. В отличие от толстовского романа здесь нет вдохновенного описания ночной красоты, нет поэтической беседки, нет цветов, но имеется немало яда в щедринском описании «блошиной ночи».
Сатирик показывает, что мир угнетателей лишен живой
души, что он держится на мертвой инерции. Семья представляет собой нелепый фетиш того, что давно уже потеряло свою сущность .
20
Осталось форма, мертвые скрепы имущественных зависимостей.
Семейные отношения находились в поле наблюдений
Щедрина еще тогда, когда он писал свою первую повесть. «Из всех несчастий,- писал он в повести «Противоречия», - которые падают на долю человека, нет глубже, нет страшнее горя семейного домашнего. Оно не бросается в глаза, не выставляет на показ своих ран и по тому всегда остается не замеченным. Надо самому много испытать, чтоб понять, сколько есть подавляющего в этих, по-видимому, маленьких ограничениях, в этих незаметных преследованиях, которые не убивают вас сразу, но мало-помалу отравляют всякий миг вашего существования и, наконец, делают вас неспособным жить » (I; 83).
Безусловно, в этих словах нет глубокого общественного осмысления проблемы семьи, но в них вырисовывается нравственно - психологическая атмосфера, которая гениально воплощена в «Господах Головлевых». «Принцип семейственности», разоблачаемый в романе, предназначен для прикрытия самого отвратительного хищничества, подавления личности и разврата. Все члены семьи Головлевых не наделены человеческим внутренним эмоциональным контактом, они разобщены и чужды друг другу, в их семье отсутствует нравственно психологическая атмосфера сопереживания, внимательности, взаимопомощи, тактичности, естественности и простоты общения. Являясь насильниками, предателями и растлителями в кругу собственной семьи, Головлевы теряют свои нравственные скрепы. Эта семья держится одним лишь магнитным тяготением награбленного.
21
Обители усадьбы умирают до своей физической смерти ради создания «полной чаши», которую никто не увидит, все «куска не доедали, все копили, хранили, берегли, гноили». И главное, никто не понимал гибельной сущности этого накопления: «<…> дети были заражены страстью приобретательства и искренне восхищались призраком богатства. Растет, растет и ширится головлевское гнездо, как некое чудовище, поглощая все человеческое и даже инстинкты». «Идеологический фундамент» усадебного процветания заложила в сознание членов семьи Арина Петровна. Она создала легенду, гимн своему приобретальному таланту: « Как за папеньку-то я шла, у него только и было, что Головлево, сто одна душа » <…> А у мня у самой-то и всего ничего! И ну-кто, при таких средствах, какую махину выстроила! Четыре-то тысячи душ – их ведь не скроешь!» Далее прозвучит самое страшное символическое откровение: «И хотела бы в могилку с собой унести, да нельзя!» (XII;38).
С построения идеологического фундамента накопительства и приходом его в семью вся жизнь обитателей усадьбы сменяется новым идолом – «прорвой деньжищ».
Первым о них в романе заговорил Степан. Сам, не заработавший в жизни ни рубля, он мечтает о шальных деньгах и разгуле. Степан нагло и цинично говорит о своем безденежье и готовности любыми путями исправить положение, на его глазах конторский Финогей Ипатыч пересчитывает головлевские доходы, чем доводит несчастного «балбеса» до состояния болезненного экстаза: «И куда она экую прорву деньжищ девает! – удивлялся он, досчитываясь до цифры с лишком в восемьдесят тысяч на ассигнации, решительно осуждал мать Степан,- братьям, я зная, не ахти
22
сколько посылает, сама живет скаредно, отца солеными полотками кормит <…> В ломбард! Больше некуда, как в ломбард кладет» (XII; 32). Как видно, даже этот никчемный человек превосходит в своих понятиях о смысле жизни Арину Петровну, которая гноит провизию, «живет скаредно» и видит смысл существования в призрачном богатстве в виде банковских бумаг и процентов с «капитала».
Позже над усадьбой замаячит призрак наследства. Третье поколение Головлевых, собравшееся в Дубровине, не сопереживает страданиям умирающего Павла Владимировича. Больше всего они обеспокоены тем, как распорядиться капиталом и имением покойного брата единственный наследник Иудушка. Его сыновья, Володенька и Петенька, почти уверены в том, что отец им ничего не выделит и даже может наследства лишить. По мнению Петеньки, Порфирий Владимирович если «не на Вавилонскую башню, так в Афон пожертвует, а уж нам не даст!» (XIII; 83).
