Курсовая работа: Германский вопрос в 1940–60-е годы в системе международных отношений
– Преобразование Восточной Германии по собственному образцу позволяет выковать ось социалистического лагеря, который, по мнению Сталина, был одним из главных итогов мировой войны. ГДР превращалась в бастион социализма на Западе и, как надеялись, со временем могла бы служить образцом для германских земель, базой коммунистического влияния на Центральную Европу.
– Необходимо решительно противодействовать любым попыткам подорвать социалистический строй в ГДР и одновременно по возможности способствовать воссоединению Германии на принципах, испробованных в восточногерманском строительстве. «Вся Германия должна быть нашей, т.е. советской, коммунистической» (Сталин – Джиласу в 1946 г.). «Мы выражаем твердую уверенность, что будет создано единое германское государство на социалистической основе под красным знаменем. Другой единой Германии быть не может», – говорил Хрущев уже в 1960 г.
И вот 5 марта 1953 г. умирает Сталин. Фантасмагорические похороны, хотели того или нет преемники вождя, символизировали начало чего-то нового, о котором пока никто не знал. Но очень быстро узнала Европа. 17 июня 1953 г. произошло восстание в Восточном Берлине. По этому поводу Аденауэр делает заявление в бундестаге: «События в Берлине получили широкий отклик у немецкой общественности и в мире. Изменение жизни немцев в советской зоне и в Берлине может быть достигнуто только восстановлением немецкого единства в условиях свободы. Путь к нему лежит через обеспечение свободных выборов во всей Германии, заключение с этим правительством мирного договора, свободное обсуждение урегулирования в этом договоре все еще открытых территориальных вопросов, обеспечение свободы действий для всегерманского парламента и единого германского правительства в рамках принципов и целей ООН».
Сменивший Сталина Хрущев сразу заявил о себе ультиматумом: превратить Западный Берлин в вольный город, причем права СССР будут переданы ГДР. Это требование, столь же нереальное, как и предыдущее – Аденауэра, – было заведомо обречено, и Хрущев вскоре, во время визита в США, от него отказался. Обе стороны держали друг друга и Европу в постоянном напряжении, периодически «взбадривая» все новыми экспромтами. Тем не менее, так не могло продолжиться вечно. В 1955 г. «оттепель», наступившая в СССР, способствовала визиту Аденауэра в Москву и установлению дипломатических отношений между Москвой и Бонном. «Мы неправильно вели себя с русскими», – сказал на закате лет Аденауэр Вилли Брандту.
2.2 Берлинский кризис 1958–1963 гг.
Хрущевская «оттепель» и XX съезд КПСС, успех западногерманских реформ и «экономическое чудо» в ФРГ не устраивали сторонников «холодной войны» в Восточном Берлине и Москве. Удар был нанесен снова в Берлине.
10 ноября 1958 г. в речи на митинге советско-польской дружбы Хрущев высказался относительно целесообразности отказа от «остатков оккупационного режима в Берлине». В нотах правительствам США, Англии и Франции, а также ГДР и ФРГ от 27 ноября было выдвинуто предложение о превращении Западного Берлина в «демилитаризованный вольный город». В течение полугода Советский Союз обязывался «не вносить изменений в существующий ныне порядок военных перевозок США, Великобритании и Франции из Западного Берлина в ФРГ». По истечении этого срока предусматривалось передать контроль над коммуникациями между ФРГ и Западным Берлином полностью в руки правительства ГДР, которое «будет осуществлять свой суверенитет на земле, воде и в воздухе».
10 января 1959 г. последовала еще серия советских нот. На этот раз в число адресатов были включены все государства, воевавшие с гитлеровской Германией. Главная их суть заключалась в идее незамедлительного заключения мирного договора с Германией, проект такого договора прилагался к нотам. Это был тщательно разработанный документ из 48 статей. Его содержание примерно соответствовало советскому проекту 1952 года. Помимо большей детализации его отличало прежде всего то обстоятельство, что с немецкой стороны партнером в его выработке и подписании должно было фигурировать не одно центральное правительство единой Германии, а два (ГДР и ФРГ) или даже три (те же плюс правительство Германской конфедерации, если таковая была бы создана). Специальная статья (25-я) определяла «особый статут» Западного Берлина на основании предложений от 27 ноября. Этот статус предполагалось сохранить «впредь до восстановления единства Германии». Наконец, проект содержал недвусмысленное запрещение производства ракетно-ядерного оружия и оснащения им вооруженных сил в обеих частях Германии. Для обсуждения этого проекта и подписания согласованного текста договора предлагалось созвать в двухмесячный срок мирную конференцию в Праге или Варшаве.
Реакция западных держав заключалась, в общем, в том, что они выражали протест против советского намерения нарушить существующий статус Берлина и одновременно готовность обсуждать германскую проблему «в целом» (включая проблему воссоединения). Советская сторона поначалу настаивала на своей повестке дня (исключавшей проблему воссоединения) и заявляла, что, так или иначе, СССР подпишет мирный договор, в крайнем случае с тем германским государством, которое этого пожелает (т.е. с ГДР). На этой основе ему будут переданы все права контроля над коммуникациями между ФРГ и Западным Берлином, а если западные державы попытаются силой прорваться, их встретят расположенные в ГДР советские войска.
Затем, однако, последовало смягчение советской позиции. И двухмесячный, и шестимесячный «лимиты» были молчаливо преданы забвению. В ответ на предложение западных держав о проведении совещания четырех министров иностранных дел «для обсуждения германской проблемы во всех ее аспектах и последствиях» с советской стороны вначале было выдвинуто контрпредложение – о совещании глав правительств, затем – о привлечении к участию в совещании министров – представителей Польши и Чехословакии (видимо, дабы соблюсти «паритет»: трое – от НАТО, трое – от ОВД), затем снято было и это условие.
С 11 мая по 20 июня и с 13 июля по 5 августа состоялось Женевское совещание министров иностранных дел четырех держав, в котором принимали участие и представители обоих германских государств (в качестве «советников» на «кошачьем положении», как шутили в ФРГ, имея в виду, что немецкие участники сидели не за общим столом: для них были специально поставлены в отдалении друг от друга два стола). Оно кончилось безрезультатно, но кризисная обстановка разрядилась. После кэмп-дэвидской встречи с президентом США Эйзенхауэром Хрущев уже публично признал (30 сентября 1959 г.), что для переговоров «не устанавливается какой-либо ограниченный по времени срок».
Переговоров, однако, не последовало, а 2 апреля 1960 г. во время визита во Францию Хрущев вновь поднял тему о возможности заключения мирного договора между СССР и тем из германских государств, которое будет на это согласно (впервые такая идея была высказана 17 февраля 1959 г.). На Западе это было расценено, как «возобновление угрозы подписать сепаратный мир с ГДР». После инцидента с американским У-2 и срыва Парижского совещания в верхах напряженность вновь увеличилась (хотя ужесточение советской линии началось еще до полета Пауэрса), однако она разрядилась до выборов нового американского президента.
После венской встречи Хрущева и Кеннеди в июне 1961 года кривая напряженности снова пошла вверх. 13 августа началось возведение Берлинской стены. Последовали протесты западных держав, конфронтация доходила до прямого противостояния танков советской и американской армий в непосредственной близости друг от друга. Но после всего этого кризис пошел на убыль. По существу, все закончилось заявлением Хрущева на VI съезде СЕПГ (январь 1963 г.) о том, что заключение мирного договора не является более особо срочной задачей.
Сталинская и хрущевская авантюры (соответственно 1948–1949 и 1958–1963 гг.) обнаруживали разительное сходство. Это касалось и мотивов, и представлений о реакции «противника», и последствий, полностью противоположных ожидавшимся.
Вначале о мотивах. Как в 1948 году, так и десять лет спустя с советской стороны вовсе не имелось в виду «выгнать союзников» из Берлина, «захватить» его западную часть. В обоих вариантах имела место оборонительная реакция на то, что воспринималось как вызывающая политика Запада: в первом случае – на форсирование создания ФРГ, во втором – на форсирование ее атомного вооружения. Это была и реакция на утерю центристской альтернативы – в данном случае на то, что Аденауэр не захотел (или не смог) вновь, как в 1955 году в Москве, продемонстрировать самостоятельность. (Напомним: советская сторона в то время, очевидно, не знала, что Аденауэр незадолго до того вступил в серьезный конфликт с США и НАТО, когда речь зашла о планах размещения на территории ФРГ ракет средней дальности, направленных против СССР, и одержал победу – ракеты не были размещены). Впрочем, проблема предотвращения расползания ядерного оружия, что могло произойти, в частности, в результате подключения к «ядерному клубу» ФРГ, действительно в то время становилась одной из самых первоочередных, и какая-либо советская инициатива, способствующая решению этой проблемы, была бы вполне уместна.
Хрущеву приписывается такое объяснение его неожиданного демарша 10 ноября 1958 г.: «Я им врежу в пах, и они сразу завопят». Ручаться за аутентичность этого высказывания нельзя, однако несомненно, что, как и в 1948 году, проблема Западного Берлина и путей доступа к нему была избрана как объект советского, мягко говоря, внимания не из-за того, что с ней было связано что-то существенное в плане собственной безопасности или в плане решения германского вопроса, а действительно потому, что это было самое чувствительное место для Запада. Разумеется, использование слабостей и уязвимых позиций у другой стороны – это азбука дипломатии. Но есть и другая азбучная истина: надо учитывать и сильные моменты в позиции другой стороны, нельзя загонять партнера в угол; нужно следить за логикой аргументов и инициатив, делая и те и другие максимально убедительными и приемлемыми для мирового общественного мнения.
Однако Хрущев игнорировал такого рода требования. В центре его аргументации был тезис о том, что западные державы «потеряли» права на пребывание в Берлине, что вообще все четырехсторонние соглашения по Германии стали не более чем «мертвой буквой», что вообще нет никакой связи между западноберлинской проблемой и другими аспектами германской проблемы. Он, например, категорически отверг возможность каких-либо уступок со стороны СССР даже в случае, если бы НАТО отменила свои планы атомного вооружения бундесвера или пошла на признание ГДР де-факто. В таком виде советская позиция оказывалась совершенно иррациональной. Крупнейший немецкий международник Э. Шульц отмечает (его точка зрения разделяется и другими западными исследователями), что тезис об устарелости всех союзнических соглашений по Германии подрывал собственную правовую базу Советского Союза в германском вопросе и ставил под сомнение принципы потсдамского урегулирования, в том числе и вопроса о границах. (Хрущев, правда, не дошел до прямого денонсирования Потсдамского соглашения, но очень близко подошел к этому).
Очень слабо действовала хрущевская аргументация насчет Западного Берлина как «очага западного шпионажа». Каждому было понятно, что преимущества открытой границы в Берлине могли использовать не только западные, но и восточные разведчики. Кроме того, поскольку 1958 год не принес никаких сенсаций в сфере «тайной войны», то и довод Хрущева насчет «нетерпимости» сложившегося положения не представлялся убедительным.
При всем при том для Запада вовсе не была столь уж неприемлемой мысль о признании в какой-либо форме факта существования ГДР и о необходимости вступить с ее властями в определенные деловые контакты. «Не стоит вести ядерную войну из-за спора, кто будет ставить штамп на документах» (имелись в виду путевые документы у водителей на маршрутах Западный Берлин – Западная Германия) – сформулированное таким образом отношение Великобритании в целом отражало, пожалуй, общий подход стран НАТО. Позднейшие аналитики отмечали, очевидно, справедливо, что если бы Хрущев поставил с самого начала вопрос о германском мирном урегулировании (в духе проекта 10 января 1959 г.), вместо того чтобы неожиданно заявлять о намерении в кратчайший срок и на собственных условиях решить проблему Западного Берлина, то эффективность его демарша была бы намного больше.
Кстати, согласно архивным данным именно такой характер советской инициативы по германскому вопросу имел в виду советский посол в ГДР Первухин, когда обсуждал эту проблему с Ульбрихтом. В своем отчете об этой беседе он прямо-таки подсказывал центру, что первым шагом с советской стороны должна быть нота западным державам с изложением содержания мирного договора. Хрущев проигнорировал эту рекомендацию. Может быть, потому, что Первухин входил в «антипартийную группу» и был отправлен в Берлин как в своего рода ссылку, а, следовательно, любые исходившие от него предложения рассматривались как подозрительные. А может быть, потому, что, прежде чем выступить с позитивной программой, Хрущев намеревался «попугать» Запад, дабы сделать его уступчивее. В таком случае эта тактика оказалась столь же контрпродуктивной, как и примененная в 1948 и 1952 годах.
2.3 Последствия Берлинского кризиса
Новый острейший кризис в центре Европы, в Берлине, подогреваемый нажимом В. Ульбрихта на Хрущева, завершился возведением 1 августа 1961 г. Берлинской стены. Она должна была отделить наглухо соцлагерь от ФРГ и остановить нараставший поток беженцев из ГДР на запад. Стена стала символом кульминации раскола Германии и Европы. Признаком силы, но и слабости тоже. Исподволь признавался проигрыш в экономическом, и политическом соревновании с капитализмом.
Берлинский кризис и его итоги, когда у Бранденбургских ворот ствол в ствол стояли друг против друга советские и американские танки, а враждебная риторика достигла немыслимых масштабов, означал кульминацию «холодной войны» в Европе, но вместе с тем впервые именно в это время как бы прозвучали звуки новой увертюры. Зашедшая в глухие тупики бессмысленная борьба явно выдыхалась.
Бонну требовалось улучшать отношения с СССР во имя главной цели – воссоединения. Москве нужно было налаживать отношения с ФРГ в интересах экономического, технологического сотрудничества и безопасности. И тут, и там имелись ответственные люди, понимавшие это. Но проблема была отнюдь не только «германской», но и глобальной. Возведение Стены было также результатом неудачи переговоров Хрущева с Кеннеди в Вене и военно-политического нажима советского лидера на США путем серий мощных ядерных испытаний, увенчавшихся взрывом 57-мегатонного устройства на Новой земле. Это было и формой демонстрации силы, дабы таким путем оградить союзника на другом конце света – Кубу – от новых попыток вторжения.
Как, пишет В. Фалин – одно из главных действующих лиц драмы – в последние 10 дней октября 1961 г. он ощущал «теснейшее соприкосновение с реальностью войны в центре Европы, впервые после 1945 г. 200 метров и железные нервы отделяли нас от непоправимого».
Но до войны, конечно, не дошло. Берлинский блеф и силовая демонстрация разрешились обменом письмами между Кеннеди и Хрущевым по германским проблемам, включая западноберлинскую. Теперь основой новых отношений признавался баланс интересов. В советском ответе Кеннеди впервые для своего времени признавалось необходимым «преследовать общечеловеческие цели, военное соперничество заменить экономическим соревнованием двух систем, заявить обоюдную готовность отказаться от применения силы».
Мировая общественность заговорила о советском «ультиматуме», о «непредсказуемости» советского лидера, причем чем дальше, тем больше его имидж приобретал, скорее, комический характер, а дискуссия по поднятым им проблемам становилась несерьезной.
В одной из английских газет был, к примеру, изложен такой план «решения» проблемы Западного Берлина: построить на территории ФРГ его точную копию и переселить в него всех западноберлинцев, «отдав» ГДР пустой город. Серьезно воспринявший этот «проект» западногерманский комментатор обратился к редактору с возмущенным риторическим вопросом, как бы он отреагировал на предложение перенести столицу из Лондона в Глазго. Веселье стало всеобщим, когда выяснилось, что редактор – шотландец и потому, видимо, был бы не против такого варианта. Другая шутка сыграла, видимо, не последнюю роль в карьере тогдашнего бургомистра Западного Берлина, а в будущем канцлера ФРГ В. Брандта. Его популярность резко возросла, когда он сравнил хрущевскую идею о мирном договоре между СССР и ГДР с предложением холостяку жениться… на самом себе.
