Статья: Личность как субъект социально-политической психологии
Ведущая для большинства личная потребность в экономической стабильности и физической безопасности порождает соответствующую ей приоритетную социально-политическую ценность. Она усиливает традиционную для советского общества когнитивную установку, возлагающую основную ответственность за макроэкономические и макросоциальные явления на государственную власть. В октябре 1993 г. на вопрос о силах, способных вывести Россию из кризиса, 42% опрошенных ответили «сильное, властное руководство страной», 11% указали на местные власти и еще треть не смогла найти в российском обществе таких сил. Лишь незначительное меньшинство (немногим более 10%) сочли, что страну могут вывести из кризиса собственно экономические действующие лица (руководители государственных предприятий, предприниматели, «такие люди, как мы»).
Было бы неверно думать, что россияне полностью равнодушны как к проблематике социально-экономического строя общества, так и к его влиянию на переживаемую ситуацию. Однако по причине упомянутого выше когнитивного вакуума, дискредитации старых (социалистических) и абстрактно-декларативного характера новых (рыночных) ценностей уверенный и необратимый выбор между ними крайне затруднен. В октябре 1993 г. на вопрос «Какая экономическая система на Ваш взгляд лучше?» одна треть респондентов не смогла ответить и еще по одной трети дали альтернативные ответы: экономика, основанная на государственном планировании и на рыночных отношениях. Эти данные показывают, что у большинства общие мировоззренческие (социалистические и рыночно-капиталистические) установки слабо соотносятся с видением причин кризиса и путей выхода из него. Если допустить, что группа сторонников рыночной экономики в значительной мере совпадает с тем меньшинством, которое в ходе опросов относительно оптимистично оценивает свое экономическое положение и психологическое состояние, то большинство настроенных пессимистически и негативистски, колеблется между мировоззренческим вакуумом и ностальгией по социализму.
Черпая представления о способах выхода из кризиса из старого когнитивного багажа, большинство россиян не находили в сегодняшней политической действительности никого, кто мог бы осуществить этот выход. В ноябре 1993 г. лишь пятая часть опрошенных считала, что выходу из кризиса способствует деятельность президента страны, 19% - правительства, 12% - местных властей25- Таким образом, когнитивный и ценностный компоненты установки на сильную государственную власть как гаранта социально-экономической стабильности вступили в конфликт со знанием о реальной власти. Наряду с накопившимся протестом и возмущением этот конфликт, видимо, был одной из важнейших причин массированного голосования на декабрьских выборах 1993 г. за Жириновского. Решающими преимуществами этого деятеля перед соперниками были, во-первых, успешно сформированный им образ «силы», «решительности» и, во-вторых, афишируемая несвязанность с нынешней «слабой» или какой-либо прошлой властью.
По сравнению с этими преимуществами собственная идейно-политическая платформа Жириновского не имела особого значения для большинства избирателей.
Между эмоциями и сознанием
Изложенные наблюдения позволяют высказать предположение о ведущей роли ценностных и аффективных компонентов установок в психологических реакциях на социально-политические события и ситуации. Когнитивный компонент играет роль «поставщика» материала для формирования содержания ценностей, но в процессе этого формирования происходит отбор знаний, подгонка их под некий «психологический заказ». Этот «заказ на знания» представляет собой не что иное, как выражение потребностей субъектов психики. Ценности потому и играют роль «заказчика» по отношению к знаниям, что они суть осознанное выражение потребностей. Однако и сами ценности, чтобы выполнить эту роль, должны подвергнуть себя сортировке и структурированию, выделить в себе компоненты более и менее значимые для субъекта, отбросить в осадок то, что является для него механическим заимствованием от других и не коренится в его собственных, переживаемых им потребностях.
Критерием такой сортировки и отбора являются эмоции субъекта по поводу объектов, ситуаций и событий. В некоторых современных психофизиологических концепциях подчеркивается роль эмоций как «сигнализатора» потребностей, наиболее непосредственного и непроизвольного, т.е. не контролируемого сознанием их выражения в психике26. Получается, что в определенном смысле аффективные компоненты установок «главнее» ценностных и когнитивных. Подобная направленность внутренних структурных связей компонентов установки, очевидно, не является единственно возможной. Она действует прежде всего в тех случаях, когда источником потребностей является физиологический или психологический дефицит, не зависящий от сознания субъекта. Но бывают ситуации, в которых вполне осознанные идеологические и политические установки глубоко интериоризированы субъектом, выражающие их ценности и знания образуют содержание его собственных потребностей. В таких случаях сами эти ценности и знания являются источником эмоционального отношения к явлениям общественно-политической жизни.
Именно по такой схеме строилась психология многих сторонников российской «непримиримой оппозиции», для которых любое негативное явление в экономической и социально-политической жизни было свидетельством пагубности антисоциалистической или «антипатриотической» политики властей. Социалистические и националистические ценности, обслуживающие их когнитивные установки (о превосходстве социализма и «великом социалистическом прошлом», о самобытности, историческом призвании и имперских национальных интересах России, о «жидо-массонском заговоре» и т.п.) у идейных противников либеральных реформ первичны по отношению к их эмоциональным реакциям на происходящее в стране.
Вместе с тем массовая неидеологическая оппозиция либерально-реформистскому курсу, переросшая в ностальгию по социализму и Советскому Союзу, питалась в значительной мере именно эмоциональными реакциями. Для сторонников же этого курса, в особенности из более образованной и интеллектуально развитой среды первичным звеном политических установок часто был когнитивный компонент - знание об экономической и социальной эффективности свободных рыночных отношений.
Свобода или равенство?
Указанные теоретические предположения трудно подтвердить строго формализованным и квантифициированным эмпирическим материалом. В научной литературе едва ли можно отыскать эмпирические исследования, в которых социально-политические установки и их компоненты были бы представлены с такой степенью охвата и детализации, как это предусматривается предлагаемой матрицей. Скорее, можно найти работы, данные которых корреспондируют с теми или иными ее фрагментами. Так, эмпирические исследования ценностей могут быть использованы для изучения вертикальных связей различных уровней матрицы - между ценностями, входящими в различные установки.
В масштабном исследовании ценностей западноевропейцев, выполненном в 1981 г. под руководством известного французского социопсихолога Ж. Стотзеля, выявляются корреляции между массовыми политическими ориентациями и общей системой ценностей. Для людей с правыми политическими взглядами наиболее значимыми являются национально-патриотические ценности, для левых - свобода, справедливость, мир. Левые чаще правых активно интересуются политикой. Наименьший интерес к ней и вообще приверженность какойлибо из «высших» общественно-политических ценностей испытывают люди, не имеющие четко выраженных правых или левых взглядов. При движении от левой к правой части политического спектра возрастает доверие к большинству политических и социальных институтов.
Все эти данные более или менее предсказуемы: для западных правых приоритетны защита и укрепление существующего строя, что предполагает социально-политический конформизм и его оправдание национальными интересами и традициями. Столь же естественно критика этого строя, присущая левым политическим ориентациям, ведется с позиций социальной справедливости и антимилитаризма.
Сложнее обстоит дело с ценностями свободы и равенства. С одной стороны, данные исследования, да и весь опыт политической жизни Западной Европы показывают, что приоритет свободы типичен для людей правых взглядов, а равенства - для левых. Это соответствует и особенностям общественных систем, образующих идеалы противоположных политических течений: «свободное общество» воспринимается как синоним существующего, т.е. капиталистического строя, с которым идентифицируют себя люди право-консервативных взглядов; левые являются сторонниками социализма (чаще всего воображаемого, «демократического») или по меньшей мере «смешанного общества», сочетающего рыночные механизмы и политический плюрализм с уравнительным «социалистическим» распределением.
С другой стороны, выбор между ценностями свободы и равенства не оказывает влияния на другие уровни ценностей, регулирующих практическое отношение людей к различным аспектам социальной действительности. Парадоксальным образом правые сторонники свободы оказываются адептами жесткого порядка, дисциплины, беспрекословного подчинения начальству, а левые адепты равенства, казалось бы, означающего нивелирование положения и поведения людей в соответствии с уравнивающим их всех стандартом, в действительности являются поборниками максимальной свободы индивида. Так, правые чаще левых поддерживают принцип беспрекословного и бездумного подчинения приказам начальника в процессе труда, выступают за воспитание детей в духе послушания. Выбирая между альтернативными приоритетами развития общества, левые западноевропейцы отдают предпочтение «развитию индивида», а правые «укреплению уважения к авторитетам». В качестве главных национальных целей левые чаще выбирают реализацию демократических ценностей таких, как свобода самовыражения, возможность для граждан выражать свое мнение по поводу важных решений правительства, правые же предпочитают «поддержание порядка». Великобритания, превзошедшая все другие страны по приверженности к свободе (ее выбрало здесь 62% опрошенных, равенство - только 23), одновременно дала рекордную долю поклонников добродетели послушания (37%) и наименьшую - независимости (16%; средние цифры по Западной Европе соответственно 25 и 27%).
Комментируя этот парадокс, Ж. Стотзель замечает, что «выбор между порядком и неподчинением и основополагающий для альтернативы левая-правая выбор между свободой и равенством относительно независимы друг от друга»27. Сходный феномен относительной взаимной независимости более общих и абстрактных, касающихся типа общественного устройства ценностей, с одной стороны, более конкретных - консервативных и либеральных - с другой, уже затрагивался выше.
Природу парадокса в какой-то мере помогают понять корреляции между политическими взглядами и личными аффективно-психологическими характеристиками опрошенных. При движении справа налево уменьшается доля «очень счастливых» и «счастливых» людей и увеличивается доля тех, кто ощущает чувства бессмысленности жизни и одиночества. Среди левых наименьшая доля тех, кто гордится своим трудом и испытывает удовольствие, приступая к работе в понедельник; тех, кто ощущает возможность свободно принимать решения, и больше воспринимающих себя как объект эксплуатации. Удовлетворенность жизнью в целом и конкретными ее аспектами: семейными отношениями, профессиональным и материальным положением тем выше, чем «правее» политические взгляды человека28. Корреляция между личной неудовлетворенностью и социальным протестом, или критицизмом, которые питают левые взгляды между удовлетворенностью и социальным конформизмом, стимулирующим правые ориентации, логична и естественна. Особого объяснения, видимо, требуют лишь парадоксальные «связки» между неудовлетворенностью, стремлением к личной свободе и второстепенным значением свободы как общественной ценности, с одной стороны, удовлетворенностью, предпочтением порядка личной свободе и ее приоритетным значением на макросоциальном уровне - с другой.
Ключевым моментом такого объяснения может послужить характерное для неудовлетворенных (и тяготеющих к левым взглядам) западноевропейцев переживание собственной несвободы. Зависимость от чужой воли и решений, невозможность управлять собственной судьбой, ощущение социальной слабости - весь этот аффективный комплекс - знаменует - так же, как чувства одиночества и бессмысленности жизни - неудовлетворенность потребностей социального существования личности, обусловленную одновременно дефицитом позитивных связей с другими людьми, социально осмысленной деятельности и индивидуальной автономии. Поскольку для социально слабых, образующих основную базу левых политических течений, психологически наиболее характерен именно дефицит свободы, переживание социальных связей и отношений как зависимости от сильных и охраняемого ими порядка, неудовлетворенность обостряет потребность в свободе. Удовлетворенные же, ощущая себя социально сильными или, по меньшей мере, защищенными, нуждаются не столько в свободе, сколько в порядке, который гарантирует удовлетворяющие их условия жизни.
«Перевертывание» ценностей на логически противоположные, которое происходит при выборе между свободой и равенством, в сущности является продуктом тех же потребностей, но опосредованных эксплицитными или имплицитными (явными или неявными) «теориями» общественного порядка. Предпочтение нормативного порядка в повседневной социальной практике сочетается с апологией свободы как принципа общественного устройства потому, что «теоретически» свобода признается неотъемлемым компонентом охраняемого порядка. Свобода, которой располагает сильный, предоставлена ему этим порядком, равенство же означало бы его принудительное приравнение к слабым. Для слабого равенства - опять же «теоретически» - есть общественное условие расширения поля свободы.
Выбор между свободой и равенством обусловлен, разумеется, и непосредственными социальными интересами. Среди сторонников правых взглядов, по данным того же исследования, больше людей, обладающих высоким доходом и собственностью, среди левых - рядовых наемных работников, не имеющих ни того, ни другого. Выбор отражает, следовательно, борьбу социальных групп вокруг распределения доходов. Однако не только ее, но и определенный уровень психологии личности - тот, на котором вырабатываются и воспроизводятся ее абстрактно-теоретические социальные представления и ценности. Эти процессы теоретического выражения потребностей и мотивов происходят на основе заимствования из общественного сознания «готовых» теорий или самостоятельной рациональной рефлексии индивида, или сочетания того и другого. Однако во всех случаях подобные представления и ценности являются продуктами сознания.
Данные о различных, даже противоположных значениях свободы в рамках одной и той же индивидуальной психологии позволяют несколько развить и конкретизировать изложенные выше соображения о структуре установок. Установки, характеризуемые В.А. Ядовым как диспозиции высшего уровня, относящиеся к системе общественных отношений и относительно протяженным во времени историческим ситуациям, являются установками сознательными. Точнее было бы сказать сознательно-культурными, ибо они в значительной мере черпаются из культуры нации или большой социальной группы. На более низких уровнях системы установок в их формировании возрастает роль мотивационных стимулов, идущих из сферы бессознательного (или менее поддающихся контролю сознания). Объектом этих установок, напомним, являются более преходящие жизненные ситуации и непосредственные (связанные с общением) социальные и межличностные отношения в семье, на работе и т.п. Такие упоминающиеся в западноевропейском исследовании ценности, как послушание, порядок, уважение к авторитетам, свобода самовыражения, независимость личности и т.п., относятся именно к этим уровням и представляют собой вербально-ценностное оформление подобных внутренних стимулов.
Если использовать трехчленную структуру личности, разработанную 3. Фрейдом, установки-ценности высшего уровня восходят к «сверх-Я», низших - относятся к индивидуальному Я и представляют собой результат аккультурации («окультуривания») бессознательных стимулов, порожденных «Оно». Установки, выработанные таким образом, глубже, вернее выражают психологию личности, чем принятые ею из «сверх-Я». Потребность в свободе, которую испытывает человек, практически ощущающий гнет чужой воли, сильнее и «истиннее», чем та же установка, привнесенная из общепринятой системы ценностей, выполняющей по сути дела охранительные (по отношению к существующему порядку) функции.
Если оценивать истинное психологическое содержание собственно политических установок, то более специфической и органичной для левых ориентации окажется все же мотивация свободы, а для правых охраны порядка. Поэтому вряд ли можно признать оправданной ту терминологическую перестройку, которая была произведена в российском политическом языке в посттоталитарный период. Либерально-реформаторские, демократические идейно-политические течения, ранее называемые левыми, из-за их теоретической близости к западному неоконсерватизму с его апологией свободного рынка, частной собственности, антиэтатизма и антикоммунизма стали именовать правыми, а коммунистов и им подобных - по аналогии с их западными политическими тезками - левыми. В действительности же в России 90-х, с точки зрения политического этоса и ценностной иерархии, правыми являются именно защитники государственного социализма, означающего жестко-авторитарную структуру социально-политических отношений и апелляцию к «старому», к традициям. Особенно наглядно их «правизну» выражает сближение с национал-"патриотами», агрессивный имперский национализм во всем мире - родовой признак правоконсервативных позиций.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9
